Игорь Петрович Иванов и коммунарская методика

кленовые листья

На главную

КРАСНИКОВА Анна

Конфеты под подушкой

— Ты в каком классе занимаешься, Аня?

— В шестом…

— Ну, сколько будет семью восемь?

— Пятьдесят шесть.

— А сколько будет восемью семь?

— Пятьдесят шесть.

— Молодец.

Вот мой первый в жизни разговор с Антоном Семёновичем.

Я стояла в строю в день приезда в коммуну, и ко мне подошел Антон Семёнович. Улыбаясь, он ласково спросил меня, откуда я, сколько мне лет, а потом полушутя-полусерьезно начал экзаменовать по арифметике.

Антон Семёнович мне сразу понравился своей простотой. Я почувствовала, что это добрый человек. Когда я ехала в коммуну, то всю дорогу думала: «А какой же он, Макаренко, про которого столько разговоров кругом?» Но все мои догадки были напрасными. Макаренко оказался совсем не таким, каким рисовался в моем воображении. Он был проще, чем я ожидала.

Один из хлопцев, прибывших в коммуну, после первого же знакомства с Антоном Семёновичем восторженно сказал:

— Симпатичный дядька! С ним жить можно!

И моё первое впечатление оказалось таким же.

Антон Семёнович познакомился с нами в клубе, поговорил, пошутил и пошел по своим делам. И всем нам сразу стало тепло и радостно. Хотелось, чтобы он не уходил и побыл с нами еще немного.

Мы боялись, что не сразу изучим порядки коммуны и не будем знать, как себя вести. Но Антон Семёнович в первый же день развеял все наши опасения. Он вызвал несколько девочек, старших коммунарок, и сказал им:

— Вот, берите новичков и учите их правилам коммуны…

Это помогло нам сразу же влиться в коллектив, незаметно войти в него, избежать многих неловкостей и случайностей.

Моей «учительницей» была коммунарка Шура Удодова, приветливая, ласковая девушка. Выполняя приказ Антона Семёновича, она постаралась, чтобы я чувствовала себя здесь как дома.

Не могу выразить, насколько благодарны были мы Антону Семёновичу за это его решение. Все наши тревоги как рукой сняло! Не прошло и двух-трёх дней, как все мы уже на зубок знали «конституцию республики ФЭД», были знакомы с правилами внутреннего распорядка и с многими неписаными традициями коммунаров. Мы входили в столовую, как старожилы, знали уже все ходы и выходы в жилом корпусе и производственных помещениях, были знакомы с ветеранами коммуны и многими преподавателями.

По утрам обычно Антон Семёнович вместе с дежурным по коммуне делал обход. К этому времени спальни наши уже были убраны, проветрены и каждый находился у своей кровати. Зайдет, бывало, Антон Семёнович, бодрый, подтянутый, веселый, бросит какую-нибудь шутку, прищурит глаза, и у всех лица загораются радостью. Вот Антон Семёнович находится уже в следующей спальне, а здесь еще царит оживление, вызванное каким-нибудь его остроумным замечанием.

Воспоминания об утренних обходах у меня неизменно вызывают в памяти один смешной случай. Как-то Антон Семёнович зашел с дежурным в нашу спальню и заметил, что несколько девочек проспали и опоздали к завтраку. Не говоря ни слова, Макаренко вышел. Через несколько минут дежурный по столовой принес этим девочкам в спальню завтрак.

Девочки оторопели, а Антон Семёнович сказал:

— Кушайте. Почему же вы не едите? Вот мы подали вам, как принцессам, завтрак в кровать…

«Принцессы» чувствовали себя крайне неловко и в душе, видно, немало ругали себя за опоздание.

Это был урок для всех.

Таким приемом Антон Семёнович мог проучить многих ребят. Это кое-кому было неприятно, конечно, но, что поделаешь! «Прав наш Антон…» — говорили в таких случаях коммунары.

Макаренко был очень требовательным человеком. Он с неумолимой придирчивостью следил за чистотой помещений, и, как капитан корабля, проходил по помещениям с белым хрустящим носовым платком. Ох, уж этот платок! Многие коммунары до сих пор, наверное, помнят его, особенно дежурные члены санитарных комиссий.

Вынет, бывало, Антон Семёнович во время обхода белоснежный платок, проведет им по подоконнику, по полке шкафчика, и не сдобровать неряхам, оставившим пыль. Ни слова не говоря, покажет Макаренко многозначительным жестом свой платок, круто повернется и уйдет. Оставшиеся только молча и виновато переглядываются.

Антон Семёнович бывал и беспредельно ласковым. Я без слёз не могу вспоминать, как мы, девочки, иной раз проснувшись утром, находили у себя под подушками… конфеты! Как они сюда попадали, кто их клал, кто заботился о том, чтобы дети, лишённые обычных семейных сюрпризов, имели свои маленькие радости, свои незабываемые минуты восторга? Ну, конечно же, Антон Семёнович!

Если наши девочки хорошо прошли в строю, отличились на параде, в работе или художественной самодеятельности, Макаренко, помимо всех обычных официальных поощрений, считал своим долгом сделать им какой-нибудь маленький, но трогательный сюрприз, ну, вроде конфет под подушкой — точь в точь как в волшебных сказках, что нам читали по вечерам в коммуне.

Почти все наши девчонки были лакомками и сладкоежками. До коммуны жизнь нас не очень-то баловала сладостями. Вкус конфет многие из нас узнали только лишь в коммуне и были, конечно, неравнодушны к ним. Антон Семёнович хорошо знал эту нашу чисто «женскую слабость» и часто баловал нас. Но конфеты под подушкой… Далеко не каждая мать делает такой сюрприз своему ребёнку…

А Антон Семёнович думал и помнил даже о таких вещах. Макаренко передавал обычно конфеты командирам наших отрядов, чтобы те незаметно положили их нам в кровати.

Наши коммунарские праздники Антон Семёнович обставлял с особой пышностью и торжественностью. Он хотел, чтобы они восполнили всё, чего мы не имели: домашних ёлок и именин, семейных торжеств, подарков и сюрпризов от отцов, матерей, бабушек и тетушек… И я могу смело сказать, что многим ребятам, жившим в семьях, и во сне не снились такие чудесные праздники, подарки и приятные неожиданности, которые делал нам Антон Семёнович. Когда я вспоминаю сейчас блеск этих праздников: музыку, угощения, веселье, смех, песни и танцы — всё это кажется мне нереальным, и я задаю себе вопрос, да неужели же всё это действительно было?

Иногда я спрашиваю себя: боялись ли мы Антона Семёновича? И чем чаще задумываюсь над этим, тем больше прихожу к выводу, что и тени боязни у нас не было. В случае же провинности было лишь чувство стыда. Об этом позднее мне говорили и многие коммунары.

Было неловко предстать перед Антоном Семёновичем в неприглядном виде. Ведь он так в нас верил, так доверял нам, и вдруг обмануть его доверие…

С чувством какой-то личной гордости думаю я о том, что ни разу не пришлось мне ничем огорчить Антона Семёновича, ни разу не держала я перед ним ответа и не знала, что значит быть вызванной на Совет командиров. Одна лишь мысль о том, что мне когда-нибудь придется, держать ответ перед Макаренко, перед Советом командиров, заставляла меня контролировать свои поступки, лучше учиться и работать.

…Мне с большим трудом давался украинский язык. Преподавательница только разводила руками, видя моё отставание. На помощь мне вскоре пришел преподаватель украинского языка Евгений Сильвестрович Магура. Он взялся подтянуть меня по украинскому языку, но, видя мою незаинтересованность в этом предмете, намекнул: «Вам ведь неприятно будет, если Антон Семёнович узнает, что вы отстаете?..»

Этих слов было уже вполне достаточно, чтобы я в корне изменила своё отношение к занятиям по украинскому языку. Услышать слова укора от Антона Семёновича было действительно неприятно, и я начала старательно заниматься. Вскоре появились и первые успехи. Педагог был доволен моими ответами на уроке. А я ходила счастливая, что не огорчила Антона Семёновича своим отставанием. Впоследствии я полюбила украинский язык и сейчас хорошо им владею. Много лет спустя, встречаясь с Евгением Сильвестровичем, я неизменно напоминала ему об этом случае, а он мне отвечал:

— Моей заслуги, право, здесь нет. Я ведь только воспользовался тогда авторитетом Антона Семёновича…

В коммуне имени Дзержинского я жила в общем совсем не долго, но даже каких-то двух-трёх лет, проведенных здесь, было вполне достаточно, чтобы они превратились в самые яркие годы моей жизни.

Этот период совпал с последними годами работы Антона Семёновича в коммуне. От нас он уехал в Киев, где руководил всеми детскими трудовыми колониями и коммунами Украины.

Я узнала Макаренко в тот период, когда далеко позади осталась легендарная колония имени Горького, когда им были написаны «Педагогическая поэма» и другие книги. Позади были годы педагогического труда. За это время Антон Семёнович вывел в люди сотни своих питомцев, пережил немало тревог и огорчений, и, казалось, жизнь имела право наложить на него печать усталости, да и лета-то у Антона Семёновича были совсем не те — молодость прошла.

И всё же, в моей памяти Макаренко остался молодым, весёлым, остроумным, находчивым.

К слову, о находчивости.

В Святогорском лагере, где отдыхала как-то наша коммуна, Антон Семёнович заставил заядлых курильщиков собирать на аллеях и в цветниках окурки. Макаренко, повторяю, очень любил чистоту и не терпел набросанных окурков. Всех курильщиков он знал наперечёт.

— Куришь? — останавливает он первого попавшегося курильщика.

— Курю, Антон Семёнович.

— Ну, так вот что, дружок, собери-ка ты мне вот здесь, вокруг, сто окурков.

— Так это же не я, Антон Семёнович. Я бросаю окурки только в урны.

— А я не знаю, кто из вас тут набросал. Сто окурков!

Бедняга не знает, что делать. Сто окурков! Да где их только взять? Мы, девчонки, тайком помогаем ему собирать, обшариваем буквально всю территорию лагеря, очищаем её, и вскоре парень несет Антону Семёновичу сто окурков. Макаренко велит выбросить их туда, где им и надлежит быть — в урну. Злой, раздосадованный курильщик уходит от Антона Семёновича и, собрав своих «табачных коллег», рычит:

— Надо, хлопцы, кидать бычки в урны, а то Антон Семёнович сердится!

На территории лагеря устанавливается чистота, нигде ни окурка!

Макаренко был озабочен тем, чтобы мы вышли в жизнь во всеоружии, имея прочную специальность. Антон Семёнович решил дать каждому из нас не одну, а две профессии. «Всякое ведь в жизни бывает!..» — говорил он.

Сперва я работала в обмоточном цехе укладчицей электроякорей, хорошо изучила все операции и приобрела известную быстроту и ловкость в работе. Неожиданно Антон Семёнович перевел меня в оптический цех сперва хронометражисткой, а затем на сборку приборов. Я сначала не поняла цели такой, казалось, совсем неоправданной переброски, но вскоре мне стало известно, что Макаренко сделал это умышленно.

Впоследствии я была благодарна Антону Семёновичу за то, что он дал мне несколько производственных профессий.

В течение всех лет работы на производстве я не раз вспоминала предусмотрительное и дальновидное решение Антона Семёновича — ознакомить нас с разными типами производства. В жизни это и мне и многим другим воспитанникам Макаренко очень пригодилось.

Бывая в цехах завода, Антон Семёнович любовался нашей работой. Он с восхищением глядел на готовую продукцию, сделанную нашими руками.

В коммуну почти ежедневно приезжали гости — иностранные туристы, делегации, экскурсии трудящихся. Антон Семёнович с гордостью знакомил их с жизнью коммунаров, показывал им завод и нашу продукцию. При этом Макаренко был противником всякого парада — он показывал будни коммуны. Часто гости прибывали без всякого предупреждения и заставали нас в самой что ни на есть рабочей обстановке. И всё же коммуна производила на них сильное впечатление. У нас всегда была образцовая чистота, кругом живые цветы. Коммунары даже в рабочей одежде имели подтянутый вид. Но даже и не это поражало гостей. Они удивлялись и не могли наглядеться на наши румяные лица, улыбки во весь рот и вообще на наш счастливый вид.

Я пела в хоре и занималась в кружке физкультуры. И вот, помню, однажды во время репетиции к нам в клуб неожиданно прибыла делегация французских рабочих. У нас был обыкновенный репетиционный день, а им казалось, что они прибыли на праздник. Действительно, в клубе было очень весело. Французские гости преподнесли девушкам подарки, долго с нами беседовали, шутили, смеялись, пели. На прощанье они сказали:

— У вас здесь настоящий дворец счастливой детворы!

Антон Семёнович с чувством юмора часто рассказывал нам о том, как его идейные противники искали в колонии имени Горького несуществующий карцер. Карцера не было и в коммуне имени Дзержинского. Всякого провинившегося судил не Антон Семёнович, а сами ребята в лице Совета командиров.

В коммуне вообще не было секретов. Ни один вопрос о каком-нибудь коммунаре не разбирался без его участия.

Я лично не припоминаю случая, чтобы какой-то проступок коммунара раньше обсуждался без его участия, а затем выносился на Совет командиров. Таких «сюрпризов» у нас не бывало. Всё делалось честно, открыто, прямо. Этому учил нас Макаренко.

(В сб.: «Удивительный человечище: воспоминания об А. С. Макаренко». — Харьков: Харьковское книжное издательство, 1959.)



Оставить  комментарий:

Ваше имя:
Комментарий:
Введите ответ:
captcha
[Обновить]
=