«Воспоминания об А. С. Макаренко»

Игорь Петрович Иванов и коммунарская методика

кленовые листья

Воспоминания об А. С. Макаренко

(заседание Педагогического клуба ЛГПИ им. А. И. Герцена 14 ноября 1954 года)

Товарищи, очередное заседание Педагогического клуба разрешите считать открытым. Сегодня на заседании с воспоминаниями об Антоне Семеновиче Макаренко выступит его воспитанник и друг Семен Афанасьевич Калабалин.

Товарищи, я, прежде всего, хочу, чтобы вы меня не только слышали, но и видели (аплодисменты). Я очень рад и счастлив, что на мою долю выпал такой славный удел — выступать перед такими замечательными, такими красивыми студентами, как студенты Ленинградского педагогического института имени А. И. Герцена, в стенах которого, именно здесь, в стенах Педагогического клуба института, выступал незадолго до своей смерти Антон Семенович Макаренко.

В своем выступлении я постараюсь быть полезным вам — полезным в двух направлениях: во-первых, я хочу познакомить вас, хорошо познакомить с Антоном Семеновичем, еще больше влюбить вас в него, — а раз вы пришли сюда, чтобы услышать о нем, в воскресенье, значит, вы уже любите его, а его есть за что любить; во-вторых, мне хочется быть в какой-то мере полезным в отношении вашей будущей педагогической практики.

Вы многому научитесь в институте — в этом нет сомнения, но возникает масса всяких недоразумений и вопросов в нашей работе, в нашей педагогической практике, и на эти вопросы вы не найдете ответа ни в одном учебнике, ни в одном институте. Целый ряд таких вопросов может встать перед вами, поставит вас в затруднение, и как выйти из этого затруднения, вы не найдете ответа. Трудно бывает нередко учителю, да еще молодому, начинающему учителю, выйти победителем из тех или иных конфликтных положений.

Мне очень хотелось бы, чтобы слова мои — слова страстного труженика-педагога содействовали вашей страстной влюбленности в вашу будущую педагогическую специальность. Я не знаю, какая есть еще на свете специальность, профессия, которая была бы более значительной, чем профессия учителя. Слово, ведь, какое — учитель! Каждый из вас, здесь сидящих, если не учитель, то будет учителем. Вы не только будете обучать детей, а будете тренировать их в жизни, будете их воспитывать. Как обучать детей вам рассказывают люди с большим педагогическим опытом, с большими педагогическими делами, а я постараюсь быть полезным в той области, которая именуется собственно воспитанием. В данном случае, я буду просить просто на веру воспринять меня, так как если я что-нибудь знаю, то это же понятно — 27 лет труда с ребятишками чему-нибудь могли и меня научить. Это самое что-нибудь я и постараюсь в рабочих эпизодах изложить.

Но вас, прежде всего, интересует, каким был Антон Семенович? Что это был за человек? Может быть, кто-нибудь из вас его видел, во всяком случае, это может относиться к старшему поколению, а такая молодежь, как вы — студенты, конечно, не могли его видеть, потому что Антон Семенович Макаренко умер 1 апреля 1939 года.

Мне хочется сейчас нарисовать портрет Антона Семеновича, так как мне хочется, чтобы вы были на него похожи, хотя бы по внешним признакам. Во всяком случае, нам — его воспитанникам всегда хотелось перенять хотя бы внешний облик Антона Семеновича. Мы так любили своего учителя, что нам хотелось говорить так, как он говорил, с такой же хрипотцой, которая чувствовалась в его голосе; нам хотелось писать таким почерком, как он писал; мы хотели ходить так, как ходил Антон Семенович, его походкой. Нам хотелось носить косоворотку так, как носил ее Антон Семенович, даже тем этого хотелось, кому это совсем не шло. Мы хотели носить галифе, потому что его носил Антон Семенович. Наконец, мы не хотели жениться, потому что Антон Семенович дал кому-то клятву не жениться. Правда, он потом первый же нарушил клятву, женился Антон Семенович значительно раньше всех воспитанников.

Товарищи, я хочу говорить и смотреть в глаза живых людей, а мне предлагают говорить в микрофон. Не люблю я этого — говорить в этот гроб.

Итак, внешние признаки Антона Семеновича — его внешний облик. Он был роста выше среднего. Если считать, что я выше среднего роста, то он был, примерно, как я, но в три раза тоньше. Антон Семенович был очень изящен, спортивно легок. Он всегда производил впечатление изящества. Он обладал тонким умом, был очень остроумен, с большим юмором, изумительно находчив, — на всё всегда у него был готовый ответ. Это был всесторонне образованный человек, человек изумительной чистоты, нравственно чистый, гражданин самого лучшего примера. Длинный римский нос, всегда оседланный пенсне или очками, а за очками очень близорукие, но изумительно умные, зоркие, сверлящие, светлосерые глаза. Глаза его так и лучились, так и горели, в них искрилась необыкновенная человеческая страсть и обаяние, изумительная строгость, которая невольно держала всякого человека, нас — воспитанников в том числе, на определенном расстоянии, на определенной педагогической дистанции. Как примечание ко всему сказанному хочу добавить, что Антон Семенович никогда не облокачивался на стол, никогда не прислонялся к стене — всегда стоял в красивой позе, держался прямо.

Мы не видели никогда его спящим. Вы скажете, что это за деталь? Видите ли, и в этом моменте как-то оформляется личность педагога. Воспитатель должен являться примером для своих воспитанников буквально во всем — и в том, как он ведет себя, как ест, как выполняет общественные нагрузки и т. д. Например, как, скажем, распространяет облигации займа среди членов своего коллектива, как сам подписывается. Разве не бывает так, что хорошо говорил агитатор, а когда дело доходит до того, что ему самому надо подписаться, он заявляет: «Больше, чем на 25% не подпишусь». И воспитанники такого педагога слышат это и говорят: «Вот вам и наш педагог!» Нужно всегда помнить, что мы, учителя, должны заботиться о том, чтобы нам как-нибудь не оскорбить эстетических чувств своих воспитанников. Почему и не показать воспитанникам спящего педагога, но если уверены, что педагог спит прилично — можно показать его сонным, но если он спит неприлично, не нужно показывать. В самом деле, если он спит так, что захрапит — это не воспитывает авторитета, а именно учитель, воспитатель должен пользоваться большим авторитетом у учащихся. Причем авторитет — это то, что вы не получите в дипломе, а в своей работе вы сами его должны создать. Здесь вы получите знания, а все остальное, в том числе и ваш авторитет, придут к вам там — на работе, во время вашего труда. И может случиться так: учитель завоевал авторитет в школе, а придет к нему учащийся домой, например, пошлют с какой-нибудь записочкой, увидит он вас в домашней обстановке, которая вовсе не располагает к тому, чтобы учащийся проникся к вам большим уважением, и авторитета как не было.

Хочу привести такой пример. Это случилось в жизни с одним учителем. Я как-то пришел в школу детского дома (дело было в Москве). Мне нужен был один учитель, и я попросил разрешения у директора школы послать одного из мальчиков за этим учителем к нему на квартиру. Он был мне срочно нужен. Вы знаете, что любой мальчик охотно согласится исполнить это поручение уже по той причине, что он может отсутствовать какое-то время на уроке, побывает на улице и т. д. И здесь, когда мальчики узнали, что кому-то надо будет пойти с запиской к учителю, все подняли руки, выражая свое желание выполнить это поручение. Раздались голоса: «Мы знаем, где он живет. Давайте записку!…» Я написал записку и просил Василия Ивановича (так звали учителя) немедленно прийти в школу. Я рассчитывал так, мальчик минут десять пройдет туда, десять минут обратно, да еще задержится, может быть, в дороге, что будет вполне естественно — спешить на урок он, может быть, и не будет. Но дело вышло так. Мальчик пришел на квартиру к учителю, постучал. Ему открыла жена учителя — этакая мама, и тут же грубо к мальчику: «Чего тебе? — Вот записка Василию Ивановичу. — Иди, он там валяется еще в постели!» (Такая мама неудобная). Мальчик постучал в комнату учителя, вошел. Что же он увидел. Судя по тому, как потом мне рассказал мальчик, у него в первый момент было, как говорится, полное затемнение и в мозгах, и в движениях. Он увидел, что Василий Иванович лежит в постели, одна нога на спинке кровати, на другой ноге палец выглядывает из носка не первой чистоты. Тетради учеников тут же валяются в самых драматических позах на животе учителя, разбросаны на кровати, одна попала в галошу. На кровати растерзанная селедка с перегрызанным горлом. Бычок торчит во рту у учителя. Посмотрел мальчик, мысленно сфотографировал картину педагогического «уюта», отдал записку, и, обратясь к учителю: «Можно идти?» выскочил и в полторы минуты долетел обратно. То, что он увидел на квартире у учителя, что его буквально, видимо, ошеломило, просто подхлестнуло его, и мальчик, уже не задерживаясь, влетел в класс. Послышался его голос: «Можно войти?» Я был очень удивлен. Я не видел среди нормальных детей, чтобы они так обычно стремились обратно в класс — уж слишком быстро он вернулся. Ведь есть дети, которые обращаются к матери и говорят: «Мамочка, почему неделя большая, а на ней одно воскресенье? Хорошо было бы, если бы воскресенье было шесть раз…» И вот здесь мальчик, молча, вошел в класс — даже учитель не мог понять, чем объяснялась такая поспешность. Мальчик сел на свое место, но до конца урока он все же умудрился, не шевеля губами, не произнося ни одного звука, видимо, только движениями ушей передать классу по цепи, что он видел в квартире учителя. Он потом мне сказал, что все тетради по чистописанию оплеваны, вместо промокашки — куски селедки.

Когда пришел Василий Иванович, кстати, он явился в школу в растерзанном виде, — влетел в кабинет: «Что такое произошло? Не могу понять — вокруг меня ходят дети и смеются! Я знаю, чьи это проделки — это председатель профкома…» Я удивился, причем тут председатель профкома? — «Нет, ты скажи, в чем тут дело, почему они смеются!…». Так как мальчик, который был у Василия Ивановича, со мною пооткровенничал, я, конечно, знал, в чем дело, и сказал этому учителю: «Дорогой друг, идем к тебе домой. — Зачем? — говорит он. — Пойдем, и ты поймешь». Мы пришли к нему. Нас встретила мама, неряха, с подоткнутой юбкой, а еще детей учит. Я говорю ему: «Смотри, что здесь делается, и сам пойми в чем дело».

Вот вам наглядный пример, что значит не только вид учителя в классе, в школе, но и его домашняя обстановка.

И вот, если спит такой педагог, да еще не совсем прилично — стоит ли его показывать в спящем виде? Сами понимаете, что во время сна могут произойти некоторые нежелательные вещи — болтать, например, начнет что-нибудь совсем неподходящее, раскроется слишком откровенно и т. д. Зачем такие подробности нашим ученикам?

Я хочу вам сказать, что я часто возил Антона Семеновича в Полтаву из первой, из третьей колонии (это было в 1921–23 годах). Он обычно говорил мне: «Едем в 4 часа утра». И когда бы я к нему не пришел, я всегда заставал его комнату в полном порядке. Все было прибрано, закрыто, а сам Антон Семенович сидел, ожидая меня, ну, словно, розовый букет.

Следовательно, ясно нам всем, как надо следить за собой. И вот те внешние черты и особенности, которые были свойственны Антону Семеновичу, — это и есть то, к чему мы должны с вами стремиться, что нам необходимо, что рисует наш облик, облик советского учителя. Это то, что рисует человека внешне, говорит в то же время об его нравственных достоинствах. И я всячески предостерегаю вас от того, чтобы вам не стать хотя бы на каплю похожими на Василия Ивановича. Я всячески призываю вас быть похожими на Антона Семеновича и по внешним признакам, и по его внутреннему облику, по его внутренней силе, внутренним качествам человека, человеческого достоинства.

Антон Семенович никогда не говорил нам: «Вот, дорогие дети, я вас сейчас посажу и буду воспитывать, а вы меня слушайте». Между прочим, бывает и так, что, действительно, воспитательница в детском доме, в школе считает, что воспитательская работа именно и проводиться так, в подобного рода беседах, проводимых с определенной целью.

Антон Семенович нас воспитывал всегда, ежеминутно, даже тогда, когда мы его не видели, когда мы находились на большом расстоянии от него — в 27 км от него, мы чувствовали его влияние, его воспитывающее, руководящее влияние.

Антон Семенович говорил, что воспитание в нашей Советской стране должно происходить на каждом квадратном метре советской земли.

Правда, он говорил и другое, что на этом каждом квадратном метре советской земли, где происходит процесс воспитания, процесс длительный, кропотливый и конкретный, должен воспитывать каждый гражданин Советского Союза, а не только те, кому это положено по специальности, «по зарплате», кому положено быть воспитателем, учителем. Родители, все граждане должны воспитывать. Это было бы здорово. Мы многого бы достигли, если бы так подходили к вопросам воспитания. Мы, несомненно, могли бы предупредить много драм, много несчастий, много поступков, которые затем через некоторое время, к сожалению, приводит детей на скамью подсудимых.

Если бы все люди, все граждане поняли, что это наиболее ответственная, важная задача, что это обязанность членов нашего общества — воспитание будущего человека, красивого человека — гражданина, который после наших трудов войдет первым жителем во дворец коммунизма, мы бы сделали огромное дело. Это наша основная задача, наряду с освоением целинных земель, наряду с расширением животноводства, увеличением миллиардов пудов хлеба — заниматься воспитанием человека, который продолжает род человеческий. Да, мы с вами продолжаем род человеческий, и мы будем воспитывать детей, которые будут продолжать род человеческий, если они не будут какими-нибудь рахитиками, образно выражаясь. И тем более, педагоги должны не только воспитывать детей, но и сами должны быть активными продолжателями рода человеческого.

Могу сказать, что в моей семье 11 человек детей. Я считаю, что каждый педагог должен иметь не менее 7 детей.

Антон Семенович говорил, что процесс воспитания должен проходить подобно тому, как организм дышит; он говорил, что все граждане должны принимать участие в воспитании детей.

Я не знаю, как обстоит дело в Ленинграде, но у нас в Киеве, к сожалению, нередко можно наблюдать следующее: идут по улице два пацана, курят. Представьте, малыш из третьего класса несет книги и курит. Или же два каких-нибудь мальчика запустят в прохожих, например, студентов снежками. Вы думаете, студенты как-то отреагируют на это? Ничуть не бывало — даже не обернуться и пойдут дальше. И никто не возьмет такого мальчишку за шиворот, не встряхнет, не спросит: «Кто научил тебя так оскорблять людей?» Такого озорника надо взять за пуговицу и крикнуть ему: «Куришь? Как ты смеешь это делать?…» — так сказать ему, чтобы он эту папиросу проглотил даже. А мы проходим мимо, думаем обычно так: «Слава богу, это не мой», И, может быть в это время, в другом месте мой собственный сын делает что-нибудь худшее. И я этого чужого сына не останавливаю, и другой отец не остановит моего сына-озорника.

Другое дело, если бы все ополчились на пороки, которые мы все прекрасно замечаем, но никак на них не реагируем, — этих пороков не было бы. Мы тогда такими профилактическими мерами могли бы предупредить и эти, и всякие другие уродства, которые нередко являются следствием безвинных детских пороков.

К сожалению, этого мы не делаем, по крайней мере, у нас в Киеве не делается. Может быть, в Ленинграде иначе поставлено дело. Вместе с тем, мы все должны быть, как говорится, начинены первейшей гражданской ответственностью за новое поколение советского общества. Мы должны следить за тем, как дети сидят, как лежат, как они идут в кино, как вообще ведут себя где бы то ни было. Мы должны следить за тем, как они любят труд, как берегут свою одежду и т. д.

Антон Семенович, как я сказал, специальных таких бесед не вел — он говорил с нами, когда появлялся конкретный повод.

Расскажу вам один случай. Была у нас в колонии такая, очень нежно оформленная, Варюшка — в первой колонии исполняла обязанности экономки. Она была одной из первых сотрудниц колонии. Такая приятная старушка — я бы ее просто расцеловал в ее беззубый ротик. Одним словом, очень изящная, нежная старушка. Можно сказать, она просто каким-то чудом попала в качестве обслуживающего персонала к таким детям, какими были мы. И вот она уезжала, уволилась из колонии. Меня вызвал Антон Семенович (я был тогда командиром конюхов — во втором отряде, старшим конюхом). Он сказал мне, что я должен сам отвезти старушку. «Свези бабушку, да вези осторожненько». Я подал лошадь, помог бабашке погрузить ее вещи, упаковал их, как говорится, и старушку. Все было очень хорошо. Все ребята провожали ее. Я поручился, что довезу хорошо. Так оно и было. Старушка даже меня поблагодарила — дала мне что-то вкусное.

Но что же я вижу на другой день? В кабинете у Антона Семеновича сидит эта старушка, — оказывается она вернулась. Мне сделалось плохо. А Антон Семенович говорит: «Какая гадость! Обворовали бабку! Как, где обворовали — наверное, наши славные мальчики!» Пока мы помогали старушке погрузиться, ее отдельные вещи перемещались за пазухи наших хлопцев. Гриша Супрун сознался, что стащил 13 серебряных ложечек. Одним словом, обокрали старушку. Я ее отвез опять; отошел немного.

Антон Семенович назначает товарищеский суд. Председателем был муж одной воспитательницы, которую я очень любил (она живет и здравствует сейчас в Ленинграде). Заседателями были назначены наши же воспитанники, в том числе Колос, который сейчас живет в Хибиногорске. Мне Антон Семенович сказал: «Ты будешь защитником, а я — прокурором». Товарищеский суд Антон Семенович обставил по всем правилам; самая скверная скамья была для преступников — их оказалось пять человек. Он допрашивал, говорил горячо и просто. Но говорил он при этом такие слова, которые сердца наши жгли раскаленным углем. Они, как тяжелый камень, падали на сердце каждого из тех, кто сидел на скамье подсудимых, а также и на тех, кто мог оказаться кандидатом на эту скамью. В самый интересный момент я попросил дать мне слово как защитнику. Я говорил: «Товарищи, надо быть снисходительными. Вот, например, ты — несознательный еще человек…» Но тут меня перебили: «Что же ты говоришь тут, когда сам ступку украл!…» Да, так оно и было. Не знаю, зачем мне нужна была эта ступка с пестиком? Но эта ступка обрушилась на меня громом. Я и сейчас помню, какую красивую речь произнес Антон Семенович, и какое действие она оказала на всех нас. С тех пор ни я, ни мои товарищи никогда не решались взять чью-нибудь вещь.

Может быть, я привел слишком яркий пример. Но есть поводы и случаи, именно повседневные, когда можно провести такую убедительную беседу на воспитательную тему. Ведь что такое воспитательная работа — это наше умение привить воспитаннику, вообще людям, понимание, что такое общественная мораль, каков должен быть физический и нравственный облик человека, красивого человека, гражданина нашей страны. Мы проводим воспитание в труде, в игре, в должных человеческих отношениях. На чем строились наши отношения с Антоном Семеновичем? Надо сказать, что они строились на доверии, на дружбе, уважении нашем к нему, на взаимном уважении.

Мы так уважали, мы так любили Антона Семеновича, что нам было стыдно сделать что-нибудь порочащее наше человеческое достоинство. Боясь, что мы можем предстать перед столом Антона Семеновича в положении обвиняемого, мы старались делать так, чтобы не попасть в такое положение, и причинить ему боль. Это чувство неудобства, которое возникает у воспитанников, надо считать самым важным достижением воспитательного воздействия. Это чувство неловкости, которое мы могли бы испытывать перед Антоном Семеновичем, нас и останавливало от всяких проступков, чтобы его не огорчить. Мы стремились к тому, чтобы быть в глазах Макаренко с самыми лучшими человеческими достоинствами. И надо сказать, что он добивался этого у своих воспитанников изумительно мастерски.

Я помню такой случай. Это было уже в 1922 году или в начале 1923 года. Я был тогда в состоянии влюбленного. Ведь каждый, нормально развивающийся человек, должен обязательно влюбиться, причем влюбиться красиво, влюбиться головокружительно, вплоть до стихописания.

Мне было разрешено ходить на свидания к девушке, в которую я влюбился. Это не считалось у нас дурным тоном, чем-то зазорным. Все товарищи знали, что я влюблен, и я раза два в неделю уходил на свидание. Я получал от Антона Семеновича записку: «Семену разрешен отпуск до 11 часов вечера». Я шел на свидание, проходил три километра, встречал свою девушку. Старался что-то сказать, но, как влюбленный, больше молчал, вздыхал, ерошил свои волосы, в лучшем случае говорил: «О, какая хорошая ночь!» — и еще что-нибудь. Одним словом, возвращался счастливый, взаимно любимый.

Антон Семенович учил даже меня, как нужно любить — любить по-настоящему, не по-хамски, любить осторожно, красиво, оберегать свою любовь, не опошлять своего чувства. Он даже благодарил меня за то, что я ему сознался в своем чувстве, и что я один из первых полюбил в числе наших воспитанников, что меня, так сказать, потянула любовь. Антон Семенович видел, что мы также нормальные вполне люди, что никакие невзгоды, которые каждый из нас пережил, побывав даже в тюрьме, не вытравили у нас красивого чувства любви.

Однажды я возвращался с одного из таких свиданий. Я забежал к Антону Семеновичу, думая или поиграть в шахматы, или просто поговорить с ним. Вижу он сидит такой грустный. Я спрашиваю: «Антон Семенович, что с Вами?» И вдруг в ответ: «Пошел вон!» Я молчал, не мог понять, в чем дело. Надо сказать, что отношения у нас с ним были настолько теплые и близкие, что он не стеснялся иногда даже поделиться с нами своим горем, неприятностями. А тут получается совсем иное. Я сказал Антону Семеновичу, что никуда не пойду, пока не узнаю, чем он встревожен. Сначала он продолжал мне говорить, чтобы я ушел, чтобы я его не трогал. Я просил сказать, что случилось, может я был в чем-нибудь виноват. И тогда он мне сказал, что я действительно виноват. «Как вы живете, — сказал он, — вы опошляете жизнь. Чем занимаются мальчики? Ты знаешь, что они сейчас сидят в спальне и играют в карты, друг друга обыграть хотят. А ты тут стоишь, как трусливая сороконожка, и молчишь. Вон отсюда!» Для меня его слова были настоящим терзанием. Я знал, что они могут играть в карты. И мне была очень горька та правда, которую влепил Антон Семенович мне в глаза. Это правда, как топором, ударила меня. Я бросился из его кабинета, мигом ворвался в спальню и, действительно, застал ту картину, которую мог ожидать: на кровати сидел Супрун с группой мальчиков, перед ними селедка, сахар, они едят и играют в карты. Они, действительно, обыгрывали друг друга, как сказал Антон Семенович, «пожирали» друг друга. Я понял, насколько все это могло быть тяжело ему видеть. С Супруном мы тогда очень дружили. Я подошел к нему и сказал: «Гриша, брось играть. Антон Семенович не придет сюда. Но сейчас же брось играть!». На это последовал ответ: «Вот воспитатель нашелся!». Мы и сейчас с Гришей дружим, и тогда дружили, но я настаивал: «Брось играть, пусть никто не играет». Я был очень настойчив тогда, и мальчики поняли. Эти маленькие мальчики — по 13-14 лет — посмотрели на меня, и в глазах у них было столько страдания, выражение грусти. Мне кто-то что-то сказал, я его немного прижал. Я говорил, чтобы они разошлись. В общем, после этого никто больше в карты не играл.

Антон Семенович умел нас заставить не делать того, что находил плохим. Он учил нас дорожить доверием к себе. Ведь он взял меня из тюрьмы и в первый же день поручил мне хлеб.

Я помню и следующее. В 1921 году у меня проснулись чувства сыновней любви, любви к матери. Мы знаем, что у мальчиков в известном возрасте (7-9 лет) бывает такое чувство, когда они перед своими сверстниками как-то стыдятся проявления этих чувств, и если, например, мать целует, такой мальчик говорит: «Не надо». Это нам знакомо. Такие, видимо, настроения были у меня. Но вот я осознал чувство любви к родителям, я попросил Антона Семеновича, чтобы он дал мне отпуск, разрешение съездить домой. Дома я не был около шести лет. Мне был дан отпуск в субботу до двенадцати часов следующего дня. И вот какой был случай. Я, товарищи, хочу сказать, что, может быть, вам скучно слушать такие примеры, но, поверьте мне, именно такие примеры дают возможность делать выводы нам — воспитателям.

Итак, я отправился в отпуск. Дома я узнал, что мой брат женится. Вы знаете, что свадьба в деревне — это большое торжество, и герои этого события чувствуют себя очень торжественно. Меня просили остаться на свадьбу. Мать очень меня уговаривала, но я сказал, что сделать этого никак не могу, так как Антон Семенович отпустил меня до определенного часа, и опоздать я не имею права. Потом под влиянием очень настойчивых уговоров я все же решил остаться. Но все-таки в пять часов утра я проснулся и решил — ухожу. Это была уже не просто дисциплина, а дисциплина с сознанием того, что общественные интересы выше личных. Я ушел из дому. Отмахал 40 километров и был в колонии без пяти минут двенадцать часов. Меня окружили ребята, интересовались, как меня приняли дома. Я пошел к Антону Семеновичу, он меня расспрашивал, как живут родные. Я ему ответил, что живут очень хорошо, сказал, что брат женится: «И ты не остался?», — спросил меня Антон Семенович. «Как же я мог отсаться, когда отпуск у меня был до двенадцати часов?». «Вот это здорово получается, — сказал Антон Семенович, — за это спасибо».

Затем Антон Семенович вышел, загремел сбор, и Антон Семенович сказал: «Я собрал вас по такому поводу: у Семена в семье событие — брат женится. Отпуск у него был до сегодняшнего дня, может быть, продлим ему отпуск? — «Да, да», — закричали ребята. Я отнекивался, говорил, что не хочу идти обратно. «Но мать тебя очень упрашивала? — Да, очень просила остаться. — В таком случае, — сказал Антон Семенович, ты должен вернуться домой». Все в тон ему закричали: «Пусть идет в отпуск». Просили отпустить и Гришу — специалиста по свадьбам.

Мы вышли, вдруг слышим знакомый шорох — экипаж, в него упряжена Мэри (это я назвал лошадь в честь Мэри Пикфорд, такая это была изящная и красивая лошадь). В чем дело? Вижу здесь Антон Семеновича, который говорит: «И я погуляю «на вашей свадьбе». Вы представляете, какое наслаждение было видеть Антона Семеновича у нас дома. Я во все глаза глядел только на него. И родные мои были так рады! Но здесь я хочу подчеркнуть еще одну деталь: Антон Семенович пожалел мои ноги — он знал, что мне будет не до танцев, если я еще в тот же день пройду сорок километров.

Вот вам проявление исключительно заботы, чувства дружбы со стороны Антона Семеновича к нам — его воспитанникам.

Вместе с тем, Антон Семенович был к нам также очень требователен. Я не помню, да так оно и было, он нас не поощрял часто за наши доблести, а вот наказывал нас, когда это было надо, всех, никогда не прощал провинностей. Антон Семенович не признавал в таких случаях прощения. Бывает так, что дети напроказят, и их простят, а бывает и так, что говорят «Проси прощения». Зачем просить прощения, прощать? Наказание — это говорил и Антон Семенович, воспитывает волю, железный характер, укрепляет и воспитывает наказуемого. И если даже Антон Семенович говорил: «Тебе до четырех, а уже три, может быть, освободим?» — мы оставались до четырех часов.

Обычно бывает так: вызовут, немного поговорят, а если еще мальчик хиленький, он поплачет, и этим дело кончится. А потом этот же мальчик ногой дрыгнул и пошел по коридору. Ничего, продолжай дальше. Это не воспитание. Так нас Антон Семенович не воспитывал, повторяю, он учил нас стоически переносить наказание. Надо сказать, что Антон Семенович, как воспитатель был очень находчив. Он обладал, кроме того, удивительной и хозяйственной оперативной сноровкой. Мне очень и очень хочется быть похожим на него. Я хочу, чтобы и вы были на него похожи.

Но, конечно, вы не будете на него похожи, пока не влюбитесь в свою профессию, пока не поймете, как следует, как много вложено в эти слова: «учитель», «воспитатель», пока не пойдете по следу, по пути, по которому шел Антон Семенович, не будете делать это дело, как делал он.

В Москве есть ученый-учитель — работает в научно-исследовательском институте истории педагогики — т. Гмурман. Я был у него в 1944 году, и он просил помочь ему в таком деле: он никак не мог ничего сделать с одним учеником. Приходит в класс, а этот мальчик сидит на вешалке. Он его ссадит, наведет порядок, а на следующем уроке повторяет тоже. Был он и у матери ученика, был у директора, ничего с этим мальчиком поделать нельзя. Я дал такой совет: попробуй его не трогать — пусть сидит на вешалке. Ты входишь в класс, кладешь портфель и сразу же к классу — переключи все внимание сразу на себя. Конечно, найдутся две головы — на тебя и на него. Но ты сразу же приступаешь к уроку, не обращая никакого внимания на того, кто сидит на вешалке. Начинается, предположим, устный счет. Ты даешь задание ученикам, они отвечают. Потом, как бы мимоходом, обратись к этому ученику: «дважды восемь?» Может быть, чисто рефлекторно, и этот тебе ответит, а там уже результаты сами скажутся. Что же вышло? Вышло хорошо, и этот учитель благодарил меня. Конечно, это не всегда может так закончится, но и такого рода воспитательная мера может быть действенна, то есть не обращать внимания совсем на подобного ученика. Во всяком случае, в данном примере это имело эффект.

Был и такой случай — тоже в Москве. Я в то время заведовал детским домом № 60. Кто-то в школе свистел. Да как свистел: свистнет, а другие ученики не выдают. Работать учителю просто невозможно. Кто свистнул? Никто не отвечает. Получилось так, что учитель коллективом не может овладеть. Сменилось чуть ли не полдюжины учителей. Наконец, была назначена молоденькая учительница. И что же вы думаете? Эта молодая учительница нашла способ прекратить этот безобразный свист. Правда, нашла она этот способ несколько оригинально, и я очень боюсь, чтобы наши педагоги не сделали так. Во всяком случае, эта учительница является сейчас одной из хороших учительниц Москвы, закончила Педагогический институт.

Что же она сделала? Ее предупредили, что это за класс. Она вела урок, выписывала условие задачи. Вдруг кто-то свистнул. Она рассказывала потом, что у нее при этом звуке было ощущение такое, что будто бы кто-то ударил ее палкой по спине. Она повернулась, а затем очень медленно продолжала писать на доске. Затем остановилась: «Да, кто-то свистнул ребята? У нас сейчас интересный урок. Я прошу об этом напомнить мне, когда урок кончится. Хорошо?» Все ответили: «Хорошо…»

Прошел урок. Больше никто не свистел. После урока кто-то из детей сказал: «Вы сказали — Вам напомнить, что кто-то свистел на уроке…» — «Ах,да. Я хотела вам сказать, что я сама жила в лесу, пасла коров, и меня научили свистеть». Затем она заложила четыре пальца в рот и свистнула. Вот тут-то тот, кто свистел, и был обнаружен — все дети на него посмотрели.

Приводя эти примеры, я хочу сказать, что масса вопросов встает перед учителем, тем более, перед начинающим учителем, вопросов, ответы на которые вы напрасно будете иногда искать в учебниках — это те вопросы, которые рождает жизнь, и в этом-то и исскуство учителя, воспитателя — суметь найти выход из того или иного конфликта. В данном случае, молодая учительница нашлась — ее прием помог ей овладеть коллективом. Такое было и в предыдущем примере.

Или еще пример. В детском доме в течение 6-7 месяцев 600 воспитанников были в таком состоянии, что с ними очень трудно было что-нибудь сделать. Семь директоров сбежали из этого детского дома. И я застал такую картину, что человек 200 мальчиков сидят на крыше и говорят, что они не сойдут. Правда, я спустил их с крыши — они ушли, но один остался и заявил, что ни за что не сойдет. Он продолжает сидеть на крыше. Приходит время обеда, и пришлось послать за дежурным по столовой. Принесли ему в трех кастрюлях обед. Поставили лестницу — пожалуйста, кушай! — И не подумаю! — Нет, ты будешь есть, так как мы не имеем право не кормить детей, это невозможно. Сначала воспитанник говорил, что не заставите, но потом все же слез с крыши. Много можно привести таких случаев, но, конечно, не всегда можно реагировать шуткой, надо проявить в таких случаях и гнев. Больше того, я хочу сказать, что на гнев никто не имеет такого права, как имеет педагог, если он вынужден к этому.

Если педагог по-настоящему желает воспитать человека, с присущими ему всеми человеческими качествами, чтобы он смог дальше жить красиво, трудиться, нормально переживать, в свою очередь, радости, проявлять и свой гнев, где это будет нужно, он должен не просто сказать ему при случае, что делать надо так, а не иначе. Педагог должен воспитывать так, что все то, что он хочет вложить в своего ученика, своего воспитанника воспринималось всем его существом. И мне кажется, что воспитатель имеет право на гнев. Ведь на одном воспитании, так сказать, тихим голоском, на одном ханжеском, если так можно выразиться, воспитании, вы далеко не все сделаете, вы и воспитаете ханжу, воспитаете человека с холодной кровью, человека, который и в любви объясниться не сможет, не сумеет.

Мне хочется рассказать вам еще об одном случае. Я работал в Винницкой колонии. Коллектив ребят там был 300 человек. Народ, так сказать, «чистокровный» — у каждого было не менее 3-4 судимостей. Колония была очень хорошая. В ней была великолепная школа. Ребята учились, работали в мастерских, посещали аэроклуб. Из этих ребят вышли потом очень хорошие люди, некоторые из них сложили свою голову за Родину.

И вот однажды выхожу я из кабинета и слышу, что где-то недалеко раздаются звуки траурного марша. Я слышу, что играет духовой оркестр. Я знал, что в этом районе, кроме нашего духового оркестра, другого не было. Получается, что играют траурный марш, значит, кого-то хоронят? Я пошел по тому направлению, откуда слышались эти звуки. Вижу, в конце стадиона наши воспитанники что-то делают. И все время раздаются звуки траурного марша. Не могу понять, в чем дело. Я стал за кустом бузины. Смотрю. Выходит один из мальчиков, становится на пень. В книге Вигдоровой «Дорога в жизнь» есть такой герой — мальчик Лира. Настоящая его фамилия была Мира, звали его Анатолий Семенович. Он воспитывался у меня в Ленинграде, и я из боязни его потерять, когда переезжал в Винницу, взял его с собой. Вот этот самый мальчик и стоял на пне. Кстати, сейчас он умер. Он был начальником штаба авиационного полка. Мальчик встал на пень и начал произносить речь. Говорил он, примерно следующее: «Сердце кровью обливается, когда я смотрю на труп нашего песика. Похороним его с почестями» Тут раздались голоса: «Кончай, ребята, чтобы Семен не наскочил!…» И опять звуки траурного марша.

Я вышел из-за куста и прошу дать мне также слово. Кто-то бросился в кусты, но этот оратор остался на пне. Что же я увидел? Передо мною свежевырытая ямка. На холмике вырытой земли стоит гробик, красиво оформленный, обшитый сукном (сукна у нас было много — в наших мастерских обшивали сукном столы). Гроб украшен кружевной оборкой, в нем лежит подушечка. Одним словом, все как полагается. И в гробу лежит упокоенная наша собачка Бобик. Я сначала подумал, что она лежит невредимая. Но оказалось, ребята ее убили и устроили похороны. Я попросил слово, встал на пень и сказал следующее: «Я очень удручен тем, что я вижу. Перед нами тяжелая картина смерти, кто убийца нашего друга? Мне плохо. Прошу вас, товарищи, не оставляйте меня одного… Давайте по поводу траура по нашей собачке гавкнем!». Кто-то даже издал собакоподобные звуки, кто-то рявкнул. Мы зарыли собачку. Предлагали даже палку поставить. Зарыли. Я говорю: «Идем по дворам». Но у ребят сразу, вижу, настроение стало совсем другое, идут молча, никто ничего не говорит. Я начал им говорить, что любить животное — хорошее дело: «Не могу понять, что случилось, кто убил Бобика? Но дело сделано. Собачку мы похоронили. Но провожать тело мертвого песика траурным маршем нехорошо. Ведь может быть такой случай — умру я завтра или послезавтра, вы будете идти за гробом — и что же будете играть этот же марш?». Ребята закричали: «Нет, нет, Семен Афанасьевич, мы Вам сыграем другой марш…»

Я видел при этом, что ребята поняли, как нехорошо они сделали. Они, вместе с тем, я видел это по их глазам, были благодарны мне за то, что я их не ругал. Но и в шутливой форме мне удалось дать им почувствовать, как нехорошо они поступили. И больше никто уже не повторил такой вещи. Организовывать такие похороны ни у кого больше не было охоты.

Товарищи, сейчас я с вами делюсь своим опытом. Мне кажется, что, может быть, очень немного, конечно, но я все же не сознанием, даже, а кровью своей понял то, чему учил нас Антон Семенович, то творческое, то необходимое, что должно быть присуще учителю, воспитателю, чем он сам был богат. Я стараюсь, очень стараюсь, чтобы мне работать так, чтобы те дети, которые выходят из моих рук, были бы куском, вынутым из моего сердца, моей души. Я стремлюсь к тому, чтобы дети, мною воспитанные, были счастливы в жизни, чтобы они были настоящими людьми, чтобы они были, как говорил Антон Семенович, такими людьми, которые обладают, прежде всего, одной специальностью — стали настоящими, хорошими людьми. И не обязательно, конечно, для этого сделаться академиком, иметь звание ученого, можно быть скромным, но честным тружеником, слесарем, механиком, шофером, комбайнером, врачом. Но, прежде всего, надо быть гражданином своей родины. Быть человеком красивого личного примера.

Я заверяю вас, дорогие друзья, что эти десять тысяч человек, которые прошли через мои руки, вернее, через мое сердце, я старался, памятуя заветы Антона Семеновича, делать такими людьми, делать это с сознанием того, что я должен дать нашей стране готового человека, не делать при этом брака. Ох, как трудно переделывать человеческий организм! Педагог, прежде всего, должен остерегаться делать бракованного человека. Делайте его по своему образу и подобию, а для этого, конечно, нам самим надо являть совершенный пример человека. К этому мы с вами должны стремиться.

На этом разрешите закончить. (Аплодисменты).

Скажите, пожалуйста, где сейчас живут воспитанники Антона Семеновича Макаренко? Чем они занимаются?

Вам всем, конечно, понятно, что если начать перечислять всех его воспитанников, то на это потребовалось бы очень и очень много времени. Коротко скажу. О некоторых мне удалось узнать, что они делают и живы ли. Прежде всего, Григорий Иванович Супрун. Сейчас он полковник в отставке. Во время Великой Отечественной войны получил 27 ранений. Был тяжело болен. Неоднократно был отмечен приказами Главнокомандующего.

Витковский — недавно обнаружился в Донбассе. Работает на шахте, но начальником клуба. Всегда отличался своими артистическими способностями. Когда к нам приезжал в колонию А. М. Горький, он плакал, видя, как изумительно хорошо исполнял Витковский роль Сатина.

Задоров. Вы знаете, что воспитанники колонии вошли в литературу с несколько измененными фамилиями, например, Карабанов — Калабалин; Задорнов — здесь несколько несозвучно — этот герой создан из двух прототипов, одного положительного, другого отрицательного. Вершнев — настоящая фамилия — Вержнев. Он живет в городе Комсомольске, врач. Недавно был в командировке в Киеве, в Ленинграде. Растолстел страшно.

Лапоть — Лапотецкий Николай. Окончил педагогический институт. Шервуд — директор одного из высотных домов в Москве.

Многие воспитанники Антона Семеновича Макаренко погибли во время Великой Отечественной войны. Братченко — Браткевич Антон — погиб. Был командиром кавалерийского эскадрона.

Вы спрашиваете, чем занимаются воспитанники Антона Семеновича — занимаются полезным трудом.

Как вы относитесь к книге Вигдоровой «Дорога в жизнь»?

Книга эмоционально сделана неплохо, художественно оформлена. Антон Семенович показан хорошо, это автору удалось. Я могу сказать, что такой другой книги я не знаю. Говорю так не потому, что сам в ней фигурирую. Книга хорошая, и в ней есть чему поучиться.

Какое участие в работе над этой книгой Вы принимали?

Очень большое. Повествовал о фактах, которые в этой книге описываются.

Задоров жив и здоров. Где он находится сейчас, сказать не могу, знаю, что он занимается очень важным государственным делом.

Где сейчас работаете? Где были во время войны?

27 лет работал в детских домах. Просили меня стать председателем колхоза. Но я не могу без детей представить себе самого себя. Мне кажется, что кончится эта моя работа, и я умру. Где я был во время войны, не скажу вам — дал слово не говорить — выполнял весьма важное правительственное здание, за что немцы на меня очень злились.

Он мобилизован был в партизанский отряд. Когда он пошел выполнять задание, знал, что придется, видимо, отдать за это жизнь. Враги его схватили и повесили.

Где Вы работали в Ленинградской области? В каком районе?

Я работал в 66-й школе. В колонии для трудновоспитуемых детей в Сосновой поляне.

Котоян был убит. Он был во время войны начальником отряда.

Нельзя ли услышать несколько слов об источниках педагогического материала Антона Семеновича?

Здесь можно сказать только следующее: его сердце, его страстное творческое отношение к труду, его высокое чувство ответственности за порученное ему дело. Вот источники его педагогического материала. (Аплодисменты).

Сейчас, в связи с объединением школ, обнаружились проблемы в знаниях у отдельных учащихся. Гороно не разрешает предъявлять требования к школам, где эти неуспевающие дети раньше учились. Разве это правильно?

Раз обнаружены неуспевающие, естественно, надо стараться ликвидировать эту неуспеваемость. У меня тоже было так — пришли дети и знания оказались такие, что их надо снова посадить в 6-й класс. Я и моя жена — Галина Константиновна, друг и соратник мой по работе, решили выправить их знания. Мы очень много с ними занимались и в результате ни один из них теперь не является неуспевающим.

Расскажите о жене Антона Семеновича. Была ли она его непосредственным помощником?

Непосредственным помощником, может быть и не была, но она была его другом, большим другом. Сейчас она живет в Москве. Слаба здоровьем. Очень оберегала жизнь Антона Семеновича. Очень тяжело переживала эту безвременную смерть. Жена Антона Семеновича сейчас много работает, помогая в разработке его педагогического наследия. Делает это, конечно, в меру своих сил и возможностей.

Расскажите, хотя бы коротко, о своей работе в детском доме.

Что же вам сказать? Работаю я день и ночь. Живу при детском доме. Работаю, конечно, без выходных дней. За 27 лет я был в отпуске один раз и сейчас, во второй раз в своей жизни, получил отпуск. Я взял отпуск только потому, что мне очень хотелось побывать в Ленинграде, встретиться с ленинградцами. Мне хотелось встретиться с вами, друзья, сказать живое слово об Антоне Семеновиче. (Аплодисменты). Если я сказал сегодня, имея в виду и свою работу, что-нибудь, что покажется, быть может, вам даже глупым, прошу — не проклинайте меня. Я работаю так, как считаю нужным работать, работаю от своего сердца, стремлюсь работать так, как меня учил и как работал Антон Семенович.

Кстати, хочу сказать следующее. У меня, например, подрались два мальчика. Причем это явление у меня не столь редкое, и оттого что дерутся, я не прихожу в уныние. Я хочу даже, чтоб они хотя бы раз в году подрались. Это наши обыкновенные мальчики, они растут, должны нормально развиваться, и оттого что подерутся, не надо приходить в отчаяние. Надо уметь и постоять за себя.

И вот подрались два мальчика. Я, конечно, спрашиваю, вызываю их, что было причиной драки. Расскажите мне. Говори ты, Николай Федорович. (Я всех знаю воспитанников по имени отчеству и в таких случаях обращаюсь к ним, называя по имени отчеству). По какому поводу ты подрался с Анатолием Васильевичем? При этом какие могут быть поводы? Конечно, особых серьезных поводов обычно не бывает. Ударил один, второй ответил и пошло. Я прошу: расскажи подробно. И вот мальчики начинают: «Я шел, он меня задел» — одним словом, как водится. Ты, он, я… и т. д. Одному стало обидно, он ответил и т. д. Затем я обращаюсь к другому мальчику и прошу его рассказать, как было дело. Я пишу что-нибудь, а они рассказывают. Заходит кто-нибудь ко мне в кабинет, а они стоят друг против друга и рассказывают. Кончается тем, что я говорю: «Ведь вы из одного коллектива? Любите свой коллектив?». «Да, да, любим» — отвечают они. «Ну, а вы сами друг друга любите?». Молчат. Но я вижу, что краем глаза друг на друга поглядывают. И тогда я говорю, что вижу, они друг друга любят. «Ну как же любите?» — говорю я. Они отвечают, что да. Значит поцелуйтесь по-братски. И они сами чувствуют, что должен быть конец ссоре — поцеловались и разошлись.

Я также стремлюсь строить свою работу с детьми на взаимном уважении, на доверии друг к другу. Вот и сейчас, когда встал вопрос о моем отпуске, мы это обсуждали вместе, и ребята решили, что мне надо в отпуск. (Аплодисменты).

Вы спрашиваете, где я буду еще выступать с воспоминаниями об Антоне Семеновиче Макаренко. Пока еще не знаю.

Заседание педагогического клуба объявляю закрытым. Мы просим Семена Афанасьевича сфотографироваться с нами.

(из материалов Ленинградского Макаренковского Мемориально-методического центра)

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА 13 Декабря 2016 - 18:08
Очень... очень полезная информация для меня, рада, что прочитала
[Ответить] [Ответить с цитатой] [Отменить ответ]

Ваше имя:

Комментарий:
Введите ответ:	[Обновить]	=

Воспоминания об А. С. Макаренко

(заседание Педагогического клуба ЛГПИ им. А. И. Герцена 14 ноября 1954 года)

Оставить комментарий: