Игорь Петрович Иванов и коммунарская методика

кленовые листья

На главную

ИВАНОВА Любовь Александровна

Будущее в настоящем — жизнь и творчество Игоря Петровича Иванова

(главы из книги)

Детские и школьные годы

Грузия. Батуми. 5 ноября 1923 года в семье Ольги Константиновны и Петра Константиновича Ивановых родился мальчик. Назвали его Игорем.

Судьба его родителей интересна и поучительна, отражает судьбу нашей страны — трагическую, созидательную, необыкновенную.

Петр Константинович, сын петербургского рабочего-столяра и матери-прачки, рано осиротел и вынужден был уже в десятилетнем возрасте начать работать учеником слесаря. В неполные пятнадцать лет добровольцем пошел на фронт, где стал пулеметчиком лейб-гвардии Финляндского полка. Воевал смело, был награжден четырьмя Георгиевскими крестами и четырьмя Георгиевскими медалями, т. е. был полным Георгиевским Кавалером. Еще до фронта познакомился с большевиками, активно помогал им, участвовал в штурме Зимнего дворца, охраняя В. И. Ленина, слышал его речь на броневике у Финляндского вокзала в 1917 году. Годом позже добровольно вступил в Красную Армию. Был послан защищать Советскую власть на Северный Кавказ. Воевал пулеметчиком под Владикавказом и Грозном (на броневике «Варяг»), где познакомился с Серго Орджоникидзе. Там стал членом Коммунистической партии. В 1920 году был направлен Грозненским комитетом ВКП(б) на работу в органы ВЧК на Кавказе и в Закавказье.

Мать Игоря, Ольга Константиновна, была дочерью военного врача Константина Завиновского и учителя литературы Нины Николаевны Мацкевич. Выйдя замуж, Ольга Константиновна стала не только женой, но и другом, помощницей Петру Константиновичу в его опасной борьбе с контрабандистами, дашнаками и другими врагами Советской власти.

В 1924 году Петр Константинович по состоянию здоровья уволился из органов ВЧК и вместе с семьей возвратился в Ленинград, где жили его братья и мать. Таким образом, Игорь в возрасте одного года стал ленинградцем и остался им до конца жизни.

Когда Игорьку было полтора года, у него появилась сестра Оля, ставшая неразлучной спутницей его детских и школьных лет. Оля очень быстро превратилась в Уфу, Уфочку (пытаясь поднять маленькую сестренку, Игорек от натуги говорил: «Уф, уф». С тех пор все родственники называли ее только так).

Игорек и Уфочка росли вместе, их воспитанием занималась главным образом мать. Петра Константиновича послали на учебу сначала в Москву, а затем, после известного шахтинского процесса в 1928 году, в составе первой партийной тысячи — на учебу в Ленинградский металлургический институт. Заниматься пришлось основательно, напряженно, так как систематической школьной подготовки у Петра Константиновича не было.

В конце 1930 года, когда Петр Константинович учился на третьем курсе, по решению Политбюро ЦК ВКП(б) его вместе с несколькими товарищами командировали для продолжения учебы в Гарвардский университет США. Предварительно группа командированных обучалась английскому языку в Москве. Ольга Константиновна вместе с сыном несколько раз навещала там мужа. Так маленький Игорек познакомился с Москвой.

Итак, отец уехал на целых три года заканчивать образование в Америку, а сын без отцовского напутствия в 1931 г. поступил в школу. Материально семья была обеспечена достаточно хорошо, поэтому мама наняла для детей учительницу немецкого языка, которая гуляла с ними, обучала их разговорному немецкому, обращая внимание на правильность произношения, заставляла выучивать множество стихов. Затем к ней присоединилась учительница музыки. Игре на фортепьяно обучались и брат, и сестра. Оба имели хороший слух и проявляли настойчивость. Однако, освоив нотную грамоту и первые навыки игры, Игорь прекратил занятия, осознав, что первоклассным музыкантом он не будет, что его призвание — в другой области. Музыку же любил, особенно симфоническую, с удовольствием пел песни: и русские народные, и революционные, и туристские…

В детстве часто болел. В дошкольном возрасте перенес такие тяжелые болезни, как менингит и заражение крови. Лечил Игоря от этих опасных заболеваний знаменитый детский врач, профессор Тур. (Позднее его именем назвали клинику детских болезней Военно-медицинской академии им. С. И. Кирова).

Несколько раз переболел воспалением легких. Антибиотики тогда еще не были известны человечеству, сульфаниламидные препараты только входили в практику, лечение сводилось в основном к постельному режиму и усиленному питанию, поэтому затягивалось на длительное время. В такие дни Игорь часами играл с оловянными солдатиками, устраивая между ними настоящие сражения, строил фантастические здания и дворцы из кубиков цветного «Конструктора», а, став старше, лежа читал. Это длительное чтение в лежачем положении отрицательно сказалось на его слабом от рождения зрении. Унаследованная от матери близорукость быстро прогрессировала, и с пятнадцати лет Игорь стал носить очки.

Частые болезни, естественно, волновали маму Игоря, заботясь о его здоровье, она брала справки от врача для освобождения его от занятий физкультурой, что фактически ослабляло его организм. Заниматься спортом он начал лишь в последних классах школы: освоил и полюбил лыжи, велосипед, коньки, финские сани, плаванье.

Жажда познания нового и внутренняя дисциплинированность приводили к тому, что частые болезни никак не отражались на качестве его учебы, — учился всегда на «отлично».

Обычно, вернувшись из школы, обедал и почти сразу же принимался за уроки. Так называемое «гулянье во дворе», т. е. бесцельное пребывание там, родителями не разрешалось.

Уроки готовил старательно, добросовестно по всем предметам, но любимыми были иностранный язык, история, география, особенно литература.

Много читал. Кроме литературы по школьному курсу, с удовольствием и восхищением читал Скотта, Диккенса, Гете, Шекспира, Шиллера и других классиков мировой литературы.

В 1933 г. после окончания учебы в Гарвардском университете и прохождения практики на американских заводах (в частности, на заводах Г. Форда), возвратился из Америки Петр Константинович. На основании заключения специальной комиссии по распределению, нарком тяжелой промышленности СССР Серго Орджоникидзе назначил его на должность главного металлурга, заместителя главного инженера завода им. Ворошилова в Ленинграде. К этому времени Ольга Константиновна, женщина умная, целеустремленная, окончила курсы стенографисток, вскоре стала специалистом высокого класса, вечерами пропадая на совещаниях и заседаниях хозяйственного и партийного актива. Отец, занимая ответственную должность, тоже поздно приходил с работы. Детей обслуживала — кормила, обстирывала, провожала в школу — домработница, а воспитывали, в основном, школа, театр, кино, товарищи.

Чтобы занять детей вечерами в свое отсутствие, родители часто посылали детей в театр, сначала — в кукольный, потом — в ТЮЗ, потом — во взрослый театр. В ТЮЗе дети пересмотрели все постановки, многие по несколько раз. Они легко узнавали ведущих артистов, знали наизусть не только отдельные реплики, но и целые отрывки из пьес. Любовь к ТЮЗу сохранилась у Игоря на всю жизнь: он смотрел все мало-мальски значимые постановки, уважал и ценил первого руководителя ТЮЗа А. А. Брянцева, установил деловые связи с новым руководителем — З. Корогодским.

Книги и театр стали любимыми друзьями Игоря. Он и сам пробовал писать и принял участие в конкурсе среди школьников Ленинграда на лучшее произведение к столетию со дня смерти А. С. Пушкина. В довоенное время в Ленинграде выходил литературно-художественный журнал «Резец» (орган Ленинградского отделения Союза писателей СССР). Апрельский номер журнала 1937 г. был целиком посвящен творчеству школьников. Игорь оказался среди победителей: журнал открывался его работой «Случайно уцелевшая часть записок Швабрина, написанная им в тюремной камере Казанской крепости перед своей казнью в 1774 году». Это был первый печатный труд Игоря, которым он гордился.

Спустя год, будучи учеником 8-го класса, Игорь написал для школьного спектакля одноактный водевиль «Однажды перед выходным…», положив в его основу реальные эпизоды и разговоры между ним и Уфой во время их подготовки к урокам. В образе главного героя четко просматривается сам Игорь, а главной героини — сестра.

Игорь безудержно любил театр и с большим удовольствием, даже страстью принимал участие в спектаклях школьного драмкружка. Условия для этого благоприятны: сцена сделана по специальным чертежам, руководить драмкружком приглашен режиссер из театра Радлова Сергей Александрович Бенкендорф, девиз которого звучал так: «Ничего от театра. Наше оружие — молодость, неопытность, задор!».

Вершиной актерского успеха Игоря в школе была роль Павки Корчагина в спектакле «Юность Павки Корчагина» по роману Н. Островского «Как закалялась сталь». Описанию этого спектакля Игорь посвятил рассказ «Самый счастливый день» (из записок драмкружковца). Приведу несколько отрывков из этого рассказа.

«(…) Три месяца мои друзья и я работали над своими ролями, целые вечера просиживали над романом, создавали по крупинкам образы. Я так сжился с Павкой, что и в жизни разговариваю с Мусей, которая играет Тоню, так: «А вам-то что до моей роли; Вы бы, барышня, ушивались в свой 10-й класс…»

(…) В 5 должен приехать гример из театра Радлова. Я уже надел потрепанные штаны, синюю рубашку-косоворотку. Пашка — загорелый парнишка с резкими чертами лица. Таким меня и делает гример. Я закатываю один рукав, другой спускаю, снимаю сапоги и в таком виде предстаю перед Сергеем Александровичем.

— Хорошо!, — говорит он, — Павка, что надо.

(…) Первая картина. Самая задорная, проводим с огромным подъемом. Артем по-настоящему треплет меня за ухо, я так падаю на пол в сцене бокса, что многие зрители ахают, колочу изо всех сил Марголина-Жухрая. Зрители заинтересованы. Динамика и еще раз динамика! Темп взят. Мой Павка нравится!».

Игорь подробно рассказывает, как протекает вторая картина («После конца картины приходится несколько раз выбегать и кланяться на крики: «Павка! Даешь Павку!». Ребята за сценой поздравляют меня»), третья, четвертая и последняя.

«В монолог Павла я вложил все, что мог, чтобы показать этого замечательного человека. Последняя фраза Корчагина «Жить! Жить! Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается один раз и прожить ее надо так, чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь, все силы были отданы самому прекрасному в мире делу — борьбе за освобождение человечества!» прозвучала, как основной мотив всей пьесы».

В июле 1938 года по ложному доносу органами НКВД был арестован Петр Константинович. Биографические данные Петра Константиновича благоприятны для доносчика: три года учебы в американском университете, затем неоднократные поездки в Англию по техническим вопросам и для закупки оборудования, переговоры с главами фирм и предприятий.

Обвинения стандартны — шпионаж в пользу империалистов. Усиленно били, вырывали волосы, не давали спать, добиваясь признания вины. Петр Константинович держался смело, доказывая правду: он никогда не предавал свою Родину, свой народ, Советскую власть. Ведь именно Советская власть дала ему все, из малограмотного парнишки вырастила специалиста высокого класса, образованного на лучшем мировом уровне, свободно владеющего иностранным языком.

Арест продолжался 7 месяцев, а затем, как пишет сам Петр Константинович, «…в начале января 1939 года дело было прекращено за отсутствием состава какого-либо политического или иного преступления с принесением мне извинения за незаконный арест.

Моим «делом» лично на месте занималась Р. С. Землячка».

Вероятно, Р. С. Землячка, председатель комиссии партийного контроля, а также жена С. Орджоникидзе, к которой Ольга Константиновна обращалась с просьбой о помощи, сыграли положительную роль в деле освобождения Петра Константиновича, но сейчас нельзя не учитывать и следующий факт: как раз в это время наркома внутренних дел Ежова сменил Л. Берия, который, стремясь завоевать популярность и уважение в народе, выпустил на свободу несколько сотен тысяч безвинно осужденных политических заключенных. Возможно, в этот поток и попал Петр Константинович.

После освобождения и отдыха в южном санатории он был возвращен на прежнюю должность. Однако Сталин не забыл и не простил Петру Константиновичу самого факта ареста и пресекал неоднократные попытки друзей Петра Константиновича выдвинуть его на высокую должность.

Ни Петр Константинович, перенесший унизительное подозрение в шпионаже, побои, пытки, тюремное заключение, ни Ольга Константиновна не настраивали детей против советской власти, против коммунистической партии, считая все происшедшее тяжелой, но случайной ошибкой, спровоцированной подлым доносчиком.

О подлинном размахе репрессий тогда мало кто догадывался.

В том же 1939 году Игорь стал комсомольцем. По словам его товарища Жени Травникова, Игорь — катализатор действия: там, где он появлялся, тотчас начинались какие-то завихрения, мгновенно возникали новые идеи, все бросались что-то творить, исполнять, выдумывать… Вокруг него «сколотилась» дружная семья товарищей, друзей, в которую входила и Уфа.

Но особая дружба возникла и с годами окрепла между Игорем и учителем литературы Сергеем Васильевичем Полуботко. Сергей Васильевич стал не только другом, но и духовным наставником, человеком, которому можно было открыть душу, рассказать о сомнениях, попросить совета…

Вот 16-летний юноша отправлен вместе с сестрой на лето в небольшой городок под Невелем, Он не чурается летних радостей, но главное его занятие — самообразование: чтение серьезных книг, изучение английского и немецкого языков. В письме к Сергею Васильевичу он спрашивает — как читать Библию и Достоевского и получает подробнейший ответ:

«(…) Теперь о Библии: совершенно излишне читать ее всю…, в ней любопытна наивная космогония «Книги бытия», излагающая «сотворение» мира, интересны некоторые сюжеты из истории еврейского народа, нашедшие свое отражение в картинах художников средневековья, эпохи возрождения и наших отечественных (ранний Репин, Иванов, Бруни и т. п.), интересна древняя мудрость отдельных моральных сентенций в книге «Притчей Соломона» и «Премудростей Иисуса сына Сирахова»; поэтична пышная поэма любви царя Соломона и его Суламифи («Песнь песней»). (…) Осталась Библия, как древняя беллетристика, как фрагменты древней истории, как еврейская мифология, как следы древнего сознания древнего человека. Вот такую Библию в истории культуры человечества со счетов не скинешь.

Перейду к Достоевскому. Это — особый писатель, писатель, взъерошивающий мозги, как никто. Неумело прочтенный, он может много навредить. Без биографических, исторических и даже патофизиологических (Д. страдал эпилепсией) комментариев у Д. можно читать только разве «Бедные люди» да «Записки из Мертвого дома», — все остальное требует этих комментариев… Я советую тебе пока оставить его большие романы (кроме «Униженных и оскорбленных» да двух вещей, упомянутых выше) до беседы со мной (даже до зимы).

(…) «На белом коне» А. Франса — одно из его лучших произведений, не знаю, как оно тебе понравится и как ты его поймешь.

Рад, что упражняешься в английском «прононсе» (фить, файть, фьють и т. п.). А хороши эти пластинки? Есть ли такие на немецком языке? Почитай-ка ты летом «сладкозвучные строфы» поэтов: Блока, например, Брюсова — что понравится…» (из письма Сергея Васильевича от 16.07.40 г.).

Тоже летом, но двумя годами раньше, в Весьегонске, произошло одно внешне ничем не примечательное, но по существу знаменательное событие — Игорь познакомился с «Педагогической поэмой» А. С. Макаренко. Книга была прочитана им на одном дыхании, она буквально потрясла его. Он перечитывал «Поэму», перебирал в памяти отдельные эпизоды, анализировал поступки колонистов, размышлял над мыслями и действиями самого Макаренко. «Поэма» послужила первым толчком к будущему увлечению педагогикой.

Незаметно подошли выпускные экзамены, а затем в полный голос заявил о себе неизбежный вопрос о выборе профессии. Сергей Васильевич усиленно рекомендовал (да и самого Игоря привлекал) философский факультет университета. Но манила и другая возможность — стать географом, поездить по стране, познать еще неизвестные стороны природы, изучить и описать мало исследованные места, нарисовать свежие карты…

Но все перечеркнула война.

Страшная весть о ее начале застала Ивановых на даче в поселке Хиттолово (Карельский перешеек). К этому времени семья увеличилась: в 1937 г. родился брат Игоря — Алик (Олег Петрович), в 1940 г. — сестра Неда (Рогнеда Петровна). Суетливые сборы, срочное возвращение в Ленинград, а там семью встретила первая воздушная тревога. По распоряжению Государственного комитета обороны (ГКО) завод, на котором работали родители Игоря, в начале августа эвакуировали в Уфу.

Игорь страдал сильной, быстро прогрессирующей близорукостью, к моменту окончаний школы — началу войны она достигла — 11,5 диоптрий. Мне всегда было страшно жаль его, когда, случайно оказавшись без очков, он пытался обнаружить нужную вещь не взглядом, а на ощупь, шаря по столу руками. С такой близорукостью в армию Игоря не взяли. Осталось одно — идти работать на военный завод.

В августе 1941 г. семья Ивановых вместе с другими сотрудниками завода выехала в Уфу. Ехали эшелоном, в товарных вагонах с нарами, ехали долго, кружными путями, пропуская встречные эшелоны с войсками и техникой.

Ленинградский обком ВЛКСМ

Василий Никифорович Зайчиков сыграл значительную роль в дальнейшей судьбе Игоря. Впервые упоминание его имени встречается в записях Игоря 5 октября 1950 г.: «К 17.30 пришли с Ниной 3. и Кирой в Таврический. Доклад Зайчикова и прения».

В. Н. Зайчиков — первый секретарь Ленинградского обкома ВЛКСМ, умный, увлеченно работающий, убежденный в справедливости идей марксизма-ленинизма, отличный организатор, буквально очаровал Игоря. Он считал его незаурядным человеком, идеальным комсомольским руководителем.

Василий Никифорович старался подобрать в Обком таких же людей, как и он сам, и, разумеется, не мог пройти мимо Игоря. Стал уговаривать его перейти временно на работу в Обком. Аргументировал свое приглашение так: «Сейчас вы знаете воспитательную работу по одной школе, в лучшем случае, можете познакомиться с организацией работы еще в двух-трех школах, а работа в обкоме даст возможность познакомиться и обобщить опыт работы всех школ Ленинграда и области, а в будущем — направить эту работу в желаемое русло; познакомитесь с большим кругом учителей-воспитателей, с городскими руководителями народного образования, а мы постараемся выделить вам время для продолжения занятий над диссертацией». Зайчиков и уговаривал, и напоминал о партийном долге коммуниста (правда, Игорь тогда был только кандидатом в члены партии, членом КПСС он стал в октябре 1951 г.). В конце концов, Игорь согласился. В январе 1951 г. был зачислен на должность заместителя заведующего Отделом школ Ленинградского обкома ВЛКСМ.

Несмотря на то, что новая работа Игоря улучшила наше материальное положение (зарплата вместо стипендии аспиранта), дала возможность всем троим — Игорю, Олечке и мне — прикрепиться к привилегированной Смольнинской поликлинике, меня одолевали сомнения в правильности принятого Игорем решения. Мне казалось, что сначала следовало закончить начатое дело — завершить диссертацию: прошло уже около половины аспирантского срока, проделана многотрудная экспериментальная работа, прочитаны горы литературы, а по теме диссертации еще не написано ни строчки; совмещать же написание диссертации со штатной работой — я знала по собственному опыту очень тяжело.

И другое, что беспокоило меня: четко выявилось, что истинное призвание Игоря — исследовательская педагогическая деятельность, в обкоме же ВЛКСМ упор делался на организаторскую работу. Он знакомился с воспитательной работой ленинградских школ и школ области, т. е. по-существу с работой комсомольских и пионерских организаций этих школ, помогал им советами. Игорь побывал в селах Паша и Осьмино, в Лесогорске, на станции Ефимовская и в других местах. Судить о характере работы в этих командировках можно по его письмам. Вот что он писал из Лесогорска:

«4.1.52. В Лесогорск прибыли в 11 утра. Из Райкома направился в домик Первого секретаря Захарова, с которым немедленно засели за написание доклада (у него было написано только 2 страницы). Писали до 3-х часов, потом пошли в «чайную» обедать, вернулись, сейчас опять пишем.

Природа здесь чудесная. Воздух — мечта».

«5.1.52. Спал я просто великолепно: на мягком матрасе, на вместительной финской кровати-диване в тепло натопленной комнате. В 9.30 поднялись, снова писали доклад. В 12 час. отправились в клуб. Там открылась районная конференция учителей. В первый день был доклад о международном положении, доклад зав. РОНО и обсуждение этого доклада. А вот завтра будет доклад секретаря РК, который мы в данный момент дописываем».

«6.1.52. (…) Сегодня был боевой день. Сначала — в 1 час — доклад Захарова, который мы готовили эти дни. Потом — его обсуждение. А с 17 до 18 читал я учителям лекцию на «свою» тему — о развитии инициативы и самодеятельности. Народ остался доволен. Подходили и говорили «учительское» спасибо. Ну и я тоже душу вложил, чтоб запомнили. Словом, удовлетворение. На радостях пошел с Ю. Захаровым и его другом ловить рыбу подо льдом. Но ничего не поймали».

Вот как сам Игорь оценил свой «обкомовский период»:

«И вся моя последующая, почти двухлетняя работа в Областном комитете комсомола протекала на фоне напряженных поисков разгадки этого «секрета», который был ничем иным, как вопросом о сущности воспитательного воздействия.

В эти годы я познакомился воочию с практикой воспитательной работы многих учителей, пионерских вожатых, школьных и классных комсомольских организаций, пионерских дружин и отрядов. Перечитал десятки статей из педагогических журналов, брошюр, монографий. Часами беседовал с научными работниками и товарищами по аспирантуре. Что дала эта работа?

Зимой 1951 года решил всерьез заняться психологией, почувствовав со всей силой, что без знания законов внутреннего мира воспитанников всякий разговор о воспитательном воздействии останется пустыми фразами. Преподавая девятиклассникам психологию по учебнику Теплова, я постоянно ощущал недовольство. Мне казалось, что существующий курс раскладывает личность по отдельным полочкам: ощущение, восприятие, память и т. д.

Интересы оторваны от психических процессов, способности от того и другого, а характер остается каким-то довеском ко всему курсу. То, за что мы боремся в практике обучения и воспитания — за глубокие и прочные знания, за мировоззрение, за убеждения, за высокие моральные качества, все это в учебнике излагается, между прочим, в немногих отрывочных тезисах.

…И я снова пришел к давно забытой мысли об психологических отношениях личности к различным сторонам действительности как отражении действительных, объективных отношений, связей. Эта мысль, нашедшая свое обоснование и раскрытие с помощью учения И. П. Павлова, представляется мне исключительно важной для решения вопроса о сущности воспитательного воздействия.

Весной этого же, 1951 г., готовясь к докладу на аспирантской конференции, я попытался изложить всю систему идей А. С. Макаренко под углом зрения принципа требовательности.

…Оглядываясь сейчас назад, на время работы над этим докладом, я не могу не удивляться тому, что двуединую формулу Макаренко «как можно больше требований к человеку, как можно больше уважения к нему» я понимал односторонне, подавляя и растворяя «уважение» в «требовательности». В скором времени мне пришлось совсем с другой стороны убедиться в том, что требовательность необходимо брать в единстве с уважением к воспитаннику, что одно не может быть растворено в другом, что именно в единстве этих противоположностей и заключается сущность педагогического воздействия». (Из записей от января 1953 г.)

После VII-го пленума ЦК ВЛКСМ, обсудившего вопрос «О работе пионерской организации имени В. И. Ленина», Игорю было поручено выступить на семинаре старших пионервожатых Ленинграда и области с докладом «О развитии творческой инициативы и самодеятельности пионеров». Готовясь к докладу, учитывая опыт лучших пионерских дружин, Игорь стал раздумывать о том, как следует развивать инициативу и самодеятельность. «И тут я неожиданно для себя пришел к двум выводам: во-первых, что применение принципа всемерного развития самодеятельности детей не ограничивается только работой с пионерами, а пронизывает всю систему коммунистического воспитания, и, во-вторых, что любой метод воспитания (поощрение, поручение и т. д.) может быть при известных условиях средством для развития творческой инициативы и самодеятельности воспитанников.

Отсюда легко было перекинуть мостик к ранее сложившимся у меня мыслям о требовательности и представить себе, что уважение, доверие к личности воспитанника (в единстве с требовательностью) и означает всемерное развитие его творческой инициативы и самодеятельности». (Из записей от января 1953 г.)

Итак, время работы в обкоме комсомола не было для Игоря напрасным, его теоретические познания и размышления обогатились обобщением практического опыта ленинградских и областных учителей, воспитателей, пионервожатых. Многочисленные поездки в область он всегда совершал с удовольствием — встречи с новыми людьми, новыми природными условиями, новым бытом представляли для него неподдельный интерес.

Здесь я вынуждена сделать небольшое отступление — кратко рассказать о своей работе. Одновременно с практической работой — усовершенствованием методики определения скорости реакции разложения перекиси водорода в присутствии фермента каталазы — читала нашу и зарубежную научную литературу и выявила при этом удивительный факт: механизм протекания этой реакции разными авторами — Н. И. Кобозевым и П. В. Афанасьевым — объяснялся по-разному и соответственно описывался разными кинетическими уравнениями. Каждый из них в подтверждение своих воззрений ссылался на одни и те же экспериментальные данные Эйлера и Иозефсона.

Когда я рассказала Александру Павловичу о работах Кобозева и Афанасьева, он пришел в восторг: «Любовь Александровна, вот Вам прекрасная диссертационная тема, разберитесь, кто из них прав!». Эта задача мне тоже показалась увлекательной, я с жаром принялась за дело.

Экспериментальная работа подходила к концу, когда у Александра Павловича возникла злосчастная мысль усовершенствовать прибор для анализа газов. Дорого обошлась мне эта идея!

Дело в том, что прибор заливался ртутью, которая при механическом встряхивании прибора систематически выливалась на пол, на лабораторный стол, а иногда прямо в лицо и волосы. Три месяца такой работы и результат не замедлил сказаться — ртутное отравление организма. Рекомендации врачей — демеркуризировать помещение и пройти курс лечения сероводородом в Мацесте или Прибалтике. Выбрали Мацесту, и в августе вместе с Игорем по обкомовским путевкам прибыли в Сочи, полные надежд на скорое исцеление от недуга. Первое впечатление — страшная жара и тяжелый влажный воздух.

Я ездила в Мацесту принимать сероводородные ванны, Игорь, который в сочинском климате чувствовал себя превосходно, иногда сопровождал меня, иногда отправлялся куда-либо путешествовать. Ртуть, аккумулированная в моем организме, дважды заявила о себе, первый раз сравнительно легко, во второй раз — грозно, но оба раза опытные врачи санатория были поставлены в тупик.

Причиной первого эпизода послужила сильнейшая гроза в горах, вызвавшая появление в воздухе озона. Озон реагирует с ртутью, в чем я быстро убедилась; при каждом грозовом разряде мне становилось плохо. Утром обескураженный врач обнаружил на левой половине лица и груди непонятные явления, которые через несколько дней, к счастью, исчезли, но артериальное давление еще долго «шалило».

Разумно решили, что в дальних экскурсиях я участвовать не буду, поэтому на озеро Рица, в самшитовую рощу Игорь ездил без меня. Зато какие живописные рассказы привозил он из этих поездок! Говорил, что старался запомнить все подробности, чтобы возможно полнее рассказать мне о всем увиденном, услышанном, пережитом…

В ближние экскурсии ходили вместе. Сильное, хотя и тяжелое впечатление оставило посещение музея Николая Островского — героя юношеских мечтаний Игоря. Конечно, он вспомнил о воплощении им образа Павки Корчагина в школьном спектакле, рассказал о некоторых подробностях его.

Надолго запомнилось нам и посещение с группой отдыхающих горы Ахун, которое сопровождалось рядом веселых приключений.

Окончание нашего отдыха было невеселым. За два дня до окончания срока путевок, по-видимому, произошел бурный выход ртути из моего организма, что проявилось во внезапном тяжелом заболевании с высокой температурой и рядом непонятных для врача явлений. Положение было настолько серьезным, что врач не отходила ни на минуту от меня всю ночь, опасаясь за мою жизнь. Меня перевели в изолятор, а обеспокоенный Игорь кружил вокруг него, часто навещая меня. Как только состояние мое улучшилось, мы покинули санаторий без всякого сожаления.

В Ленинграде Игоря ожидали серьезные изменения на работе. В. Н. Зайчикова перевели в Москву на должность первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Он стал уговаривать Игоря перейти вместе с ним, обещая творческий характер работы, тесно связанный с педагогикой, интересные командировки и в перспективе — квартиру, в которой мы остро нуждались. Раздумываем (сначала я была против), но в серьезных вопросах решающее слово всегда оставалось за Игорем, он же в конце концов согласился. Итак, впереди Москва.

Центральный комитет ВЛКСМ

В начале октября 1952 г. Игорь уехал в Москву и стал работать заведующим сектором педагогических учебных заведений Отдела по работе среди школьной молодежи.

Игорь поехал в Москву с удовольствием, подгоняемый неукротимой любовью ко всему новому. Вот как он обосновывал целесообразность и желательность переезда в Москву в письмах ко мне: «Самое важное: переезд оказался для меня полезным в смысле встряски, главным образом эмоциональной. А то ведь я как-то заленился, притупился что ли. Сейчас чувствую какой-то нервный подъем, воодушевление и хочется сделать настоящее. Здесь я попал в значительно более серьезный и ответственный коллектив (что не исключает его дружности и духа товарищества) — я имею в виду отдел школ, получил возможность думать в рабочее и внерабочее время о педагогике». (Из письма от 12—14.10.52 г.)

Итак, возможность думать и писать о педагогике в рабочее и внерабочее время. Как же эта возможность претворяется в действительность? Оказалось, буквально с первых дней.

«Лю, сейчас у меня настроение бодрое. И, главным образом от разговора с тобой… И потом, конечно, характер задания, полученного на работе — чтение работ по воспитанию, выпущенных АПН, посещение лекций по педагогике — все это тоже подняло дух». (Из письма от 12.10.52 г.)

«…Вторая моя московская неделя ознаменовалась первыми плодами: 1) в десяти пунктах учинил анализ и разнос официальной программе по курсу «Педагогика» для педвузов (автор Шимбирев, зав. кафедрой в Обл.пед.инс-е). Сей разнос, кажется, одобрен, и наши будут требовать от Каирова составления комиссии для пересмотра и переработки программы. 2) Дал «Некоторые замечания и предложения по издательской деятельности АПН РСФСР». Мы читали некоторые книжки, выпущенные в 1952 г., и я потом на основании этого, а также бесед с двумя вызванными маститыми директорами школ, составил соответствующую «кляузу». М. п. сам я прочел интересную книжку «Сила детского коллектива» об опыте работы одной замечательной подмосковной школы в годы Великой Отечественной войны. Выудил бумажек 25—30 в подтверждение своей концепции. Я тут все время: и на работе, и в столовой, и в автобусе, и в поезде, и сегодня на конференции Московского педагогического института им. Потемкина обдумываю проект диссертации. Кажется, совершаю переворот». (Из письма от 19.10.52 г.)

«Диссертация окончательно прояснивается. Каждая просматриваемая мною работа (сейчас я просматриваю студенческие научные работы, присланные со всего Союза на республиканский конкурс) подтверждают мою концепцию». (Из письма от 26.10.52 г.)

В Москве Игорь впервые столкнулся с руководящим звеном педагогической науки. Впечатление от этого знакомства осталось у него не слишком радостное: «Я сегодня целый день заседаю. Сначала отмучился на Ученом Совете института теории и истории педагогики, и в течение нескольких часов слушал говорильню столпов нашей «науки». М. п. они не утвердили план одного аспиранта с 9-и летнем стажем работы. Почему? Потому что им было неясно: что это такое — исследование или руководство (т. е. инструкция) по работе классного руководителя. Видишь, даже это неясно, хотя товарищ представил на 5—6 страницах развернутый план. Ну и тощища, ну и словоблудие. Нет, пронеси, Господи, мимо сего храма.

А сейчас пришел на говорильню № 2. В зале заседаний коллегии Министерства просвещения будет заседать больше сотни членов всех комиссий по переработке программы для школ. Я должен наблюдать и брать на карандаш… Но, конечно, Лю, все это полезно знать, так сказать, «последние слова» в нашей науке. Видишь, в какие галоши садятся корифеи. Противно, но полезно». (Из письма от 30.10.52 г.)

Бедный Игорь еще не знал, сколько крови и нервов попортят ему эти «корифеи»! Но это — потом, а пока приходилось слушать и изучать их.

Своего непосредственного начальника, заведующего Отделом Николая Васильевича Дыхнова Игорь уважал. Прибыл он из Казахстана, где был вторым секретарем ЦК комсомола республики. К сожалению, Николай Васильевич часто болел, подолгу лежал в больнице, Игорь его навещал, там они беседовали на самые различные темы, находя общий язык.

К большому огорчению Игоря, уважаемого им В. Н. Зайчикова на посту Первого секретаря ЦК ВЛКСМ неожиданно быстро сменил Шелепин, которого Игорь оценил негативно, считал карьеристом, бюрократом, демагогом. Ему не раз приходилось сталкиваться с Шелепиным по работе, дежурить в его приемной.

Зато хорошие отношения, взаимопонимание установились между Игорем и Михайловым — секретарем ЦК КПСС по пропаганде и школам. Именно Михайлов не разрешал долгое время направлять Игоря в командировки, а поручал ему творческую работу, в частности, подготовку лекции «О работе комсомольской организации педвуза и педучилища» для пионерских курсов при ЦКШ, подготовку сборника статей по педагогике.

По инициативе Михайлова в «Правде» появились две передовые статьи, в которых была разгромлена педагогическая наука нашей страны. Игорь прокомментировал это событие так: «Публика зашевелилась и паки-паки учинила говорильню о положении в педагогической науке, наших недостатках, задачах.

Директор Института теории и истории педагогики Есипов сделал 2-х часовой доклад, но умудрился только два-три раза мимоходом коснуться «личностей» (в том числе и Груздева. Он-де решил замкнуться от других и делать педнауку «из себя». М. п. «лягали» моего шефа и другие, не любят его здесь!). Из шести выступавших остро говорил только один (некто Ф. Ф. Королев). Он первый поднял вопрос о главной причине недостатков — монополизме нескольких тузов, которые сидят во всех ученых советах, комиссиях, коллегиях и пр. По 8—10 постов занимают, где уж тут не только наука, но просто человеческий рост, работа над собой, отдых!

После этого совета на меня нагрянули разные идейки, которые не давали уснуть до 12 ночи. Идейки эти все в стержень диссертации». (из письма от 28.11.52 г.)

Кроме основной работы, Игорь ввязался еще в анализ выпускаемой детской литературы, но был разочарован. Записали его в секцию критиков. Первым опытом такой работы должно быть обсуждение книги М. Прилежаевой «Над Волгой» (докладчик — Л. Кассиль). Игорь горд тем, что будет в одной компании с С. Маршаком, Б. Полевым и другими известными писателями. Но вот обсуждение книги началось: «Сначала Лев Абрамович Кассиль полтора часа воздавал дифирамбы, потом Сара Абрамовна Брезер воскуривала фимиам, потом еще Чичкина лила елей на новый роман Прилежаевой: талантливо, огромный рывок вперед, эпохально, новаторски и т. д. Послушал я, послушал и не выдержал. Вышел и сказал мрачно: «Граждане! Я буду говорить без восклицательных знаков!» И вылил ушат холодной воды. Отряхнулись «критики» и снова завопили: талантливо, эпохально и др. А на меня зашикали: т. Иванов подходит не с тех позиций, т. Иванов судит по штатному расписанию (это на мой упрек, что в повести о школе нет… директора), т. Иванов не убеждает и проч. Сидит товарищ Иванов и думает: вай-вай-вай! Куда он попал». (Из письма от 18.1.53 г.)

Эта история имела практическое продолжение, но в дальнейшем Игорь в устном обсуждении детских книг больше не участвовал, хотя рецензии на эти книги иногда писал.

Свободное от работы время посвящал культуре и искусству, чтению художественной литературы, в письмах делился со мной впечатлениями от увиденного и прочтенного. Целая дискуссия у нас возникла вокруг повести Казакевича «Сердце друга».

В общежитии еженедельно показывали новые фильмы и все хорошие: «Разгром» с нашей общей любимицей Ольхиной, «Глинка», «Прелюдия славы» и другие. Впечатления от просмотра картин тут же ложились на бумагу.

«…пошел и я на «Глинку». Фильм произвел на меня огромное впечатление. Особенно, конечно, музыка. И как-то любопытно «вошел» в сознание образ Пушкина. Сначала казалось: не то, не тот Пушкин, какой-то «не-академический»; но потом все больше и больше нравился. Энергия, резковатость, жизнерадостность, юмор. Даже голос, пожалуй, именно пушкинский. Мне кажется, что герой здесь больше Пушкин, чем Глинка. Пушкин как вдохновитель всех передовых людей того времени»

И еще: «Лю, сейчас получил просто неописуемое наслаждение от фильма «Прелюдия славы». Герой этого фильма — десятилетний мальчик, гениальный музыкант, дирижер. Самое замечательное, что это подлинный дирижер Роберто Бенци. Он так дирижировал «Прелюдией» Листа, такое лицо, руки, такая музыка. Я как будто изнутри принял животворящий душ. Вот она — Красота, Прекрасное, не знающее границ пространства и времени. Черт возьми, ради таких минут особенно стоит жить. Пока слушал музыку, передумал и перечувствовал всю жизнь. И так хочется сделать что-нибудь настоящее! (Из письма от 12.10.52 г.);

Посетил ансамбль Моисеева. Восторженная оценка и любопытное заключение: «Мне кажется, что Моисеев решил — незаметно — проблему советского балета. До того интересны, свежи и красивы пластически его жанровые хореографические сценки».

В горячо любимый театр без меня не ходил: «Я гордо прохожу мимо тысячи и одного соблазна, включая МХАТ, Большой, Третьяковку, разные музеи, Консерваторию и пр. и пр., говоря себе: «Испытаю это удовольствие вместе с Л.»

Надо отметить, что руководство ЦК заботилось о своих сотрудниках, организуя им транспорт на работу, питание, культурный отдых и даже занятия физкультурой: лыжные соревнования (любимый вид зимнего спорта Игоря), состязания по стрельбе (несмотря на плохое зрение Игорь стреляет неплохо), вылазки на каток.

Ну а как с желанной квартирой? Ведь мы жили буквально «на голове» родителей Игоря, стеснили их, сами были вынуждены приноравливаться к укладу пусть и близких, но все же других людей.

Поселили Игоря временно (ох уж это «временно»!) в общежитии в пригороде Москвы — Вешняках. В довольно благоустроенной комнате вместе с Игорем жили еще двое: Альберт из Горького и Коля из Куйбышева, оба славные ребята.

В декабре начались серьезные разговоры о двух вариантах квартиры: или квартира на 18 этаже высотного дома, или в обычной малоэтажке. Мы всерьез обсуждали достоинства каждого из вариантов, так как Игорь полностью уверен в скором получении квартиры.

А квартиры все нет и нет. В конце февраля выясняется, что предполагаемые квартиры «ушли» по другому адресу, выделение нам задерживалось.

Зато Игорь в собственном Отделе встретил своего лучшего друга — Валентина Васильевича Ксенофонтова (Валю). Уже в первых письмах он сообщил, что Валентин — славный, подготовленный парень. «Инструктор мой парень любопытный, конечно, гораздо сильнее всех наших вместе взятых. Вообще, работники здесь действительно отборные. Как правило, 5—6 лет в ЦК или обкоме. «Волки». Я на их фоне тихонький и скромненький».

Дружба с Валей постепенно росла и крепла, в нее со временем включилась и жена Вали — Елена Ивановна Марченко, чудесная, редких душевных качеств женщина.

Игорь трогательно заботился о нас, оставшихся в Ленинграде: часто писал (иногда по два письма в день), звонил, присылал деньги, посылки, передавал подарки с попутчиками. Однажды я попросила его перевести страничку английского химического текста, трудного для меня.

В ответ получила: «Лю, дорогой, как ты еще можешь извиняться за посылку для перевода английского текста. Да я для тебя не то что несколько паршивых строк, а всего Mellwina какого-нибудь переведу и выведу со всеми потрохами! Посылай, дорогой, можешь даже просто указать название и страницу, сам найду и переведу» (из письма от 29.11.52 г.)

Желание помочь, поделиться любым богатством — и духовным, и материальным — было отличительной чертой Игоря, он всегда очень любил делать подарки, а в разлуке — особенно. Несмотря на занятость, подбирал их с особой тщательностью, красиво оформлял, желая доставить радость.

Разумеется, ни одно наше письмо не обходилось без упоминания о дочке Олечке. «Она растет очень чуткой девочкой: когда расшалится и не хочет что-нибудь делать, стоит мне сказать: «Сейчас я заплачу — папа уехал и Олечка не слушается» — она сразу же бросается ко мне, ласкается и делает, что надо».

А Игоря действительно глубоко волновала и живо интересовала любая мелочь нашего быта, даже Олечкины каракули: «Любик, дорогой! Сейчас только прочел твое письмо «со смаком», все откладывал, чтобы «с чувством, с толком, с расстановкой». Сел в коридоре Министерства просвещения, дожидаясь приема, и стал читать Олечкино творчество. И так мне понравилось, стал я смеяться и тем привлек всеобщее внимание: там ведь все ходатаи и просители с унылыми лицами сидят, а тут вдруг такой диссонанс». (Из письма от 28.11.52 г.)

Интересовался Игорь тем, что я читаю, каково мое мнение о прочитанном. Он и сам, кроме специальной литературы, поглощал массу художественной. Некоторые оценки его неожиданны. Например, части произведений А. П. Чехова.

«…И я с самыми лучшими намерениями взялся за Чехова. Сначала шла «Степь». Ее я читал с наслаждением: действительно умная, ароматная, тонкая и главное — достаточно оптимистическая вещь. А образы стоят, как живые. Я, воодушевленный, стал читать дальше. И… на меня повеяло таким декадансом, таким пессимизмом. Помнишь ли ты, например, «Мою жизнь», «Три года», «Мужиков», «Рассказ неизвестного» и пр.? Целая галерея неудачников, сумасшедших, людей-животных. Картины упадка, вырождения, падения и т. п.

Несколько симпатичнее образы женские, но и они, в основном, двух типов: милой, симпатичной, преданной, любящей, но живущей только любовью; томящейся от избытка сил богатой бездельницы, хотя вроде тоже как симпатичной. Конечно, все это так далеко от нас, от реальных, пусть и с недостатками, но активных, мыслящих, разносторонних людей, что кажется, будто заглядываешь в какую-то тюремную камеру, в какой-то равелин Петропавловской крепости.

И жалко их, и противно. А ведь писались эти повести в 1884—1896 гг. Нет, что бы не говорил Ермилов, а Чехов все-таки в большинстве своих вещей совсем не оптимист, а нытик стопроцентный». (Из письма от 24.02.53 г.)

Зная жизнерадостную натуру Игоря, я могу понять неприятие им пессимистических произведений Чехова, но отзыв его о «Тихом Доне» Шолохова меня поразил в высшей степени: «Я за последнее время прочел весь «Тихий Дон», который мне понравился мало, к моему же удивлению». (Из письма от апреля 1953 г.)

Между прочим, экранизацию «Тихого Дона» мы смотрели вместе с глубочайшим интересом, Игорь комментировал отдельные места с полным знанием дела; очевидно, позднее перечитал и переоценил это великое произведение.

Но на первом месте у Игоря оставалось чтение специальной литературы или литературы, связанной с будущей диссертацией: «Прочел «Мою жизнь в искусстве» Станиславского, том материалов Немировича-Данченко, «Историю моего современника» Короленко, «Воспоминания» Вересаева — последние четыре по плану работы над диссертацией». Читал и докторские диссертации маститых ученых, и студенческие работы на темы воспитания, и педагогические журналы.

И, наконец, я получила открытку с единственным сообщением: «Запиши, пожалуйста, день 11 января в свои анналы: я начал писать диссертацию. «Накатал» 24 блокнотных страницы: «Вместо введения. Путь исследования. Источники» Буду работать так: в течение недели собирать материалы и обдумывать, а по воскресеньям — катать».

Но реальная жизнь опрокидывала эти благие намерения, серьезная работа требовала свободной головы и свободного времени, а их-то и не было. То работал над сборником, то читал лекции в ЦКШ, то ехал в командировку, то заменял заболевшего заведующего отделом Н. В. Дыхнова. В этот период часто встречался с начальством, в том числе и с Шелепиным.

Неожиданно для всех в январе 1953 г. разразилось «дело врачей». Газеты и радио официально объявили, что среди кремлевских врачей выявлены предатели, враги народа. Таким врагом был объявлен и профессор Василенко, муж Тамары Карапетьян, которая училась в одной школе с Игорем, но классом выше. Мы встретились с ней у Сергея Васильевича. Тогда она держалась важной персоной, без умолку гордо рассказывала о малознакомой нам жизни высокопоставленных людей государства — не работала, имела большую квартиру, няню, горничную, личную портниху и т. д. Я ее пожалела, ее веселость мне показалась напускной.

Наш город был полон всяких слухов и домыслов, люди боялись обращаться к врачам, принимать лекарства. Именно в это время заболел Игорь — ангина. Я ему советовала лечиться только домашними средствами, обойтись без лекарств.

Как известно, врачи были реабилитированы сразу же после смерти И. В. Сталина.

Цекисты руководили работой комсомола всей страны, поэтому часто ездили в командировки. Первая командировка Игоря в Карело-Финскую ССР была малоинтересной, но вторая, в Ставропольский край обогатила Игоря встречами с интересными людьми и открыла перед ним совершенно неведомые страницы жизни нашей страны.

Уже в Ставрополе его поразила гостиница, в которой «сквозь социалистическое содержание так и пробивается старая форма российских номеров». Проштудировав материалы КрайОНО и Крайкома комсомола по интересующему его вопросу, Игорь едет из Ставрополя в Кисловодск поездом в комбинированном вагоне, в котором ехал обычный трудовой люд, жаждущий пообщаться со свежим человеком.

Сначала он, сталкивается с зам. директора МТС, который рассказывает о делах своего района и с гордостью сообщает, что трактористы у них получают по 3000 рублей в месяц, в то время как пуд зерна в Ставрополе стоит всего 10 рублей.

Другим попутчиком Игоря оказался бывший летчик-истребитель, ныне заведующий сельскохозяйственным отделом, который отлично разбирался и в литературе, и в современной биологической науке. «Но особенно любовно и со знанием дела говорил он — представь! — о музыке! Оказывается, играет на рояле. Глинка, Чайковский, Даргомыжский… Ты знаешь, какое-то любопытное явление. Какой-то особый тип «бывалого человека», по-моему, у нас сложился. Много знающего, живущего в народе, но не прочь и выпить, и вообще способного на всякое, и тем не менее глубоко русского характера. Этакие Фомы Гордеевы новой формации». (Из письма от 9.2.53 г.)

В Кисловодске сразу закрутился в вихре дел: «Вчера был немного безумный день. Достаточно сказать, что в течение одного дня я познакомился с двумя горкомами (Минводским и Кисловодским) и одним райкомом комсомола (Кисловодским сельским). (…) Завтра с утра отправляемся в аул Красный Восток, где живут авазинцы. Рассказывают райкомовцы, что это — отсталый народ. Например, до сих пор у них «умыкание невест», соблюдение поста (кушать можно только ночью), девушкам нельзя вступать в комсомол, садиться в присутствии мужчин и т. п. И это в трех шагах от Кисловодска. Как это тебе нравится?»

Тем не менее поездкой в аул остался очень доволен, также как и посещением школы на станции Минутка, где работал «замечательный энтузиаст-историк Королев. Он создал большой кружок, проводит археологические раскопки и т. п. Думаю его опыт вытащить во всесоюзном масштабе: много ценного». (Из письма от 12.2.53 г.)

Из Кисловодска путь Игоря лежал в город Георгиевск. По сути это был путь из мира чистоты, удобств, уюта и красоты в мир темноты, грязи, бескультурья. Вот так в нашей стране мирно уживались два мира — мир прошлого и мир будущего. Этот прошлый мир буквально ошарашил Игоря. «Это страшный сон, крик израненной души!».

Георгиевск встретил приезжих полной темнотой (улицы не освещались), непролазной грязью, «покрывающей все и доходящей чуть ли не до колен». В гостинице, которая «пахнет постоялым двором, трактиром (там теперь «Чайная» — страшный сон) и еще чем-то похуже», отсутствует водопровод, туалет, более похожий на выгребную яму, находится где-то на задворках…

Но люди и в школах, и в райкоме комсомола оставили самое хорошее впечатление: не унывают!

Покидая Георгиевск, Игорь заметил: «…философу (даже такому как я) нужно повидать все — и не только абстрактным мышлением, но и живым «созерцанием».

При возвращении в Ставрополь от случайного попутчика Игорь услышал удивительный рассказ о быстром становлении настоящего колхоза-миллионера: «Этот колхоз еще в 1946 году не оправился после немецкой оккупации: люди почти голодали. А в прошлом году получили доход 1 млн 800 тысяч рублей, из них 1400 тысяч дали овцы. Видел я рисовые плантации, виноградники. Есть у них пруды с зеркальным карпом, пасеки, тьма всякой домашней птицы. Купили они 7 грузовиков, «Победу». Многое электрифицировано. Построили свой кирпичный завод, имеют маленький карьер, откуда берут камень для постройки огромных кошар. Сейчас строят клуб и несколько бань». (Из письма от 24.2.53 г.)

В Ставрополе побывал в Краевом институте усовершенствования учителей, в педагогическом институте, в горкоме комсомола, в Крайкоме комсомола. На этом интересная командировка закончилась, можно возвращаться домой.

В Москве первым делом сел за отчет, пытаясь все впечатления втиснуть в положенные 6 страниц текста (получилась все-таки 10 страниц) и стал мечтать о приезде в Ленинград к 8 марта. Но случилось непредвиденное — 5 марта умер Сталин. Приезд пришлось отложить.

Вместе с другими сотрудниками ЦК комсомола Игорь был включен в группу почетного караула у гроба Сталина. Самое сильное впечатление — резкий контраст между реальным человеком и теми величественными изображениями, которые мы привыкли видеть со страниц газет, плакатов, картин. Перед ним лежал небольшого роста старичок с усохшим лицом, редкими поседевшими волосами и четко проступавшими следами оспинок.

Люди гадали, в чьи руки теперь попадут бразды правления: Н. С. Хрущева (он открывал траурный митинг 9 марта на Красной площади), Г. М. Маленкова (выступал на митинге первым), Л. П. Берии или В. М. Молотова. Мы, люди далекие от властных структур, ничего не знали о взаимоотношениях в правящей верхушке, считали всех членов Политбюро единомышленниками, соратниками по общему делу, но Берия многим, в том числе и мне, и Игорю, был антипатичен.

Только после похорон Игорь смог, наконец, приехать в Ленинград, где все так ждали его.

Игорь был очень «домашним» человеком: неисчерпаемая любознательность, жажда познания нового подталкивали его радостно бросаться навстречу неизвестному, но, удовлетворив их, он с еще большей радостью, даже страстью, стремился обратно, в семью, к дорогим ему людям.

Чем дольше была наша разлука (решение квартирного вопроса оставалось туманным), тем сильнее Игорь ощущал свое одиночество. Из писем сначала исчезли слова восхищения Москвой и москвичами, потом стали появляться фразы такого содержания: «Нашла в среду-четверг хандра страшная. Но, слава аллаху, развеялась»; «В феврале командировку в Ленинград зубами вырву» и т. п. Им овладела одна идея — «Домой, домой!». Он писал: «Эти дни перед 17-м был сам как не свой, буквально бредил возвращением в Ленинград, и днем и ночью сочинял и переделывал текст своего выступления на бюро. Но, вопрос отложен до 26-го числа» (Из письма от 18.4.53 г.)

Помог случай — в ЦК комсомола решили объединить два отдела, предстояло сокращение штатов. («…все дрожат, как бы не «сократиться», один я хожу гоголем-моголем и в ус не дую»)

Восьмого мая на бюро Игорю разрешили вернуться в Ленинград для завершения аспирантуры.

И с 15 мая 1953 г. он вновь стал аспирантом Института педагогики АПН РСФСР сроком на один год.

«Союз энтузиастов» (СЭН)

Работа Игоря по развитию инициативы и самодеятельности пионеров и учащихся 5-х классов привела его к однозначному выводу, что нельзя добиться существенных результатов в воспитании большого коллектива детей, действуя в одиночку, нужны единомышленники, коллективные усилия. Так пришла мысль объединить наиболее активно работающих пионервожатых в единый коллектив «Союз энтузиастов» (СЭН). В этот союз входило около 20 человек, ядро его составляли: М. В. Жежко (аспирант ЛенНИИ педагогики АПН РСФСР), Л. Г. Борисова (ст. пионервожатая школы № 317), Н. А. Сыч (ст. пионервожатая школы № 157), И. А. Новогрудская (ст. пионервожатая школы № 321), Э. В. Машенина (ст. пионервожатая школы № 189), В. П. Пик (воспитатель школы-интерната), И. В. Лаврова (ст. пионервожатая школы № 316).

«Союз энтузиастов» действовал в 1956—1958 годах, собираясь еженедельно в Институте педагогики или в одной из школ. Члены союза изучали классиков советской педагогики, современную педагогическую литературу и сообща искали пути решения актуальных вопросов воспитания, прежде всего — развития инициативы и самодеятельности. У каждого члена «Союза…» была особая тема для углубленной разработки: у М. Жежко — «Пионерские звенья как микроколлективы», у Л. Борисовой — «Совет дружины как коллективный руководитель всех пионерских дел», у Н. Сыч — «Соревнование между отрядами» и т. д. Педагогические находки каждого обсуждались и затем практически проверялись в школах, причем две из них — 157-ая и 317-ая — были основными, а остальные дополнительными, вспомогательными.

Такая подготовка позволила изменить масштаб работы — перейти от коллектива пионерского отряда (класса) к коллективу пионерской дружины школы или пионерского лагеря. Теперь уже в условиях дружины проверялась и разрабатывалась успешность воспитательной работы, построенной на основе содружества старших и младших, на использовании средств коллективной организаторской деятельности.

Такая постановка вопроса была и актуальной, и новой. Игорь писал: «О новизне поставленной нами задачи свидетельствует такой факт: только в одном источнике, в книге И. Давыдова «О бодрых и выносливых» (1955 г.), мы нашли (после того, как перечитали сотни книжек, брошюр, журнальных и газетных статей, опубликованных за два с лишним десятилетия) рассказ о конкретном опыте вовлечения всей массы пионеров дружины (не школьной, а лагерной) в коллективное планирование одного общего дела». И. Давыдов сравнивал два похода: организованного по плану взрослых и организованного по плану дружины на основе конкурса на лучший план. Второй поход прошел с энтузиазмом ребят.

Члены СЭНа (Л. Борисова, И. Новогрудская, Э. Машенина) под руководством Игоря в пионерском лагере завода «Вулкан» поступили по-иному: планирование ряда общелагерных дел провели на основе конкурса не на лучший план (в этом случае только один из отрядов становился автором плана), а на лучшее предложение к плану, тем самым каждый отряд становился соавтором общего плана. Это позволило перейти осенью к коллективному планированию всей жизни пионерской дружины уже в школе (в течение четверти).

Процесс коллективного планирования оказался совсем не простым, сразу же натолкнулся на подводные камни: в условиях конкурса между звеньями не все воспитанники участвовали в обсуждении общего плана; часто предлагали уже известные дела; настаивали на своих предложениях, не считаясь с предложениями других; вносили множество предложений, не думая о возможности их выполнения.

Для преодоления этих трудностей было решено проверить методику коллективного планирования в базовых школах: Наталья Александровна и Людмила Глебовна применяли разные приемы коллективного планирования: Наталья Александровна (и старшая пионервожатая Г. А. Колесова) после объявления конкурса между звеньями на лучшее предложение к плану беседовала с каждым звеном о том, что интересного было летом, что узнали из передач пионерского радио, о чем прочитали в «Пионерской правде» и «Ленинских искрах», как хотели бы улучшить жизнь в своем отряде и дружине, а затем все предложения обсуждались на совете дружины вместе с отрядными вожатыми, председателями советов отрядов и звеньевыми; Людмила Глебовна предварительно провела в каждом отряде стартовую беседу, затем объявила конкурс между звеньями на лучшее предложение о жизни отряда и дружины и организовала их обсуждение на общем слете дружины.

Практическая работа ребят быстро поставила их перед необходимостью учитывать фактор времени, что облегчило целенаправленный отбор лучших предложений (для кого делаем, зачем, когда сделаем?). В свою очередь это заставило разведку дел и друзей работать более осмысленно, а самих ребят — общаться по-деловому и более доброжелательно.

Практика же выявила, что для успешного выполнения задуманного требуется разумно организовать повседневное руководство, без которого могли «погибнуть» самые увлекательные замыслы. Стали задумываться, кому лучше доверить руководство каждым конкретным делом: совету отряда, специальному совету данного дела или одному из звеньев (и какому?), а если в деле будут участвовать только добровольцы, то кого выбрать ведущим?

Каждая школа решала эти вопросы по-своему, затем происходил обмен опытом, обсуждение, отбор лучших вариантов.

Огромная работа, проведенная в базовых и вспомогательных школах под руководством сэновцев, однозначно показала, что коллективная организаторская деятельность ребят и старших возможна и в условиях пионерской дружины — школьной и лагерной, что она развивает у детей потребность и способность творчески заботиться об окружающих людях.

Успех дела определялся использованием системы конкретных средств коллективной организаторской деятельности, в которую входят:

Все эти выводы были блестяще подтверждены во время интереснейшего похода экспедиции по Ленинградской, Новгородской и Псковской областям летом 1958 года.

Отдел краеведения и туризма Ленинградского Дворца пионеров предложил принять участие в комплексной экспедиции Академии наук СССР, организованной с целью установления точного места Ледового побоища. Руководитель экспедиции, генерал-майор Г. Н. Караев, предложил пионерам выполнить часть общей задачи — уточнить место старинных сухопутных и водных путей из Новгородской земли до берега Чудского озера.

Это почетное задание взялись выполнить комсомольцы восьмиклассники под руководством педагога А. Н. Поздняковой из школы № 193 и, конечно, Игоря. В Луге к членам этого похода должны были присоединиться семиклассники из школы № 157, возглавляемые старшей пионерской вожатой Г. А. Колесовой, и совершить дальше сообща двенадцатидневный поход для выполнения второго задания, полученного от редакции газеты «Ленинские искры» и Музея истории Ленинграда: пройти по следам 4-го отряда шестой Ленинградской партизанской бригады, в которой участвовала героиня-пионерка Юта Бондаревская.

Оба задания ребята выполнили с честью. Осенью с гордостью отдали свои материалы в комплексную экспедицию Академии наук и Музей истории Ленинграда, получили благодарность и высокую оценку проделанного. В газете «Смена» (от 28.11.58 г.) Г. Н. Караев писал: «Экспедиционный отряд собрал очень интересный материал о древних водных путях по рекам Оредеж и Луга, о применявшихся в те времена судах и сохранившихся памятниках старины. Все это представляет значительный научный интерес и будет использовано в нашей работе».

Ценность материалов, собранных во втором походе, была признана дирекцией Музея истории Ленинграда, предложившей всем участникам похода продолжить начатое ими исследование. С новыми друзьями (бывшими партизанами) ребята стали переписываться, поддерживать дружеские связи.

Из членов СЭНа в то время я чаще всего сталкивалась с Майей Витальевной Жежко, Людмилой Глебовной Борисовой и Владимиром Петровичем Пиком. Людмила Глебовна, тогда молодая девушка, заражала всех окружающих жизнерадостностью, энергией и задором, готовностью справиться с любой задачей. Майя Витальевна, напротив, внешне была сдержанным, вдумчивым человеком. Игорь глубоко уважал ее как одаренного, творчески мыслящего профессионала и как отличного, порядочного товарища.

Еще с одним, ведущим членом СЭНа — Натальей Александровной Сыч — я познакомилась сравнительно недавно (в конце восьмидесятых годов). Наталья Александровна оказалась очень приятной, умной, принципиальной, умудренной жизненным опытом женщиной, неустанной труженицей, в настоящее время она руководит методической работой всех школ огромного Невского района нашего города.

Большие надежды Игорь возлагал на Владимира Петровича Пика, считая его полным единомышленником. Очень обрадовался, когда в 1962 г. Пик стал начальником большого пионерского лагеря «Ладожец». Воодушевленный возможностью реализовать свои замыслы, Игорь продумал все мелочи лагерной жизни, согласовал их с Владимиром Петровичем. Казалось, они нашли полное взаимопонимание. В этот же лагерь мы решили отправить и дочек: Олю — в один из старших отрядов, Галю — в самый младший.

Я отправилась провожать всех троих на Финляндский вокзал. Игорь в новой спортивной куртке и новой кепочке, был радостно возбужден, предвкушая интереснейшую творческую работу. Перебегал от вагона к вагону, шутил, смеялся, буквально сиял… А мое сердце билось тревожно: не кончится добром эта эйфория, слишком многого он ждет от предстоящего сезона…

К сожалению, мои предчувствия оправдались: Игорь вернулся из лагеря досрочно, мрачный, как туча. Сердился на Владимира Петровича: все согласованности и уверения о новом характере работы лагеря остались словами, опять главное направление — подготовка к показному родительскому дню, опять — не совместная работа с детьми, а диктат над ними и мелочная опека… Особенно досаден был отказ Пика от двух хорошо продуманных и подготовленных туристических походов. Вместо них — лодочная прогулка по Ладожскому озеру и стандартная вылазка в лес с обедом, привезенным из лагеря.

С тех пор отношения Игоря с Владимиром Пиком стали прохладными, а потом и вовсе прекратились.

Итак, от очарования к разочарованию. Сколько раз аналогичная история повторялась! Новый человек, сказавший, что он восхищен педагогической концепцией Игоря и готов своей главной жизненной целью сделать претворение ее в практику, на какое-то время становился лучшим другом и соратником. Никакой критики, никакого сомнения в адрес нового друга не допускались. Но… проходило время, красивые слова, сказанные часто просто под впечатлением обаяния Игоря, оставались словами, наступало горькое разочарование… Со временем обида забывалась, появлялись новые люди, и история повторялась…

«Союз энтузиастов» Игорь вспоминал всегда тепло, это было первое объединение, в котором коллективно отрабатывались основы будущей концепции, были найдены и частично отработаны ведущие средства коллективной организаторской деятельности. Это было время молодости, надежд и оптимизма!

1998 год



Оставить  комментарий:

Ваше имя:
Комментарий:
Введите ответ:
captcha
[Обновить]
=